Людмила Зубова: Языки современной поэзии

Кибиров, 2009-а: 424.

Кибиров, 1995: 25–26.

Перечисление авторов, чьи тексты в данном случае стали исходными для Кнбирова, конечно, неполное. Кроме того, почти за каждым упоминанием птиц стоит не один автор и не одно произведение: см., например, о символах «соловей» и «филомела» в литературе: Гин, 2006.

Наблюдение над имплицитным «словоерсом» — дополнение И. В. Лощилова в письме к Л. В. Зубовой.

Кибиров, 2009-а: 212–214.

Некрасов, 1967: 105–106.

Вообще корнетов, видимо, принято поучать — ср. «Песенку об утраченных надеждах» из кинофильма «Соломенная шляпка» Видите ли, мои корнет, очаровательный корнет, / Все дело в том, что у невесты / Приданого в помине нет <���…> все дело в том, что в дилижансе / Свободных мест, представьте, нет (слова Булата Окуджавы, музыка Исаака Шварца — Окуджава, 1991: 137–138).

Лермонтов, 1989: 68.

В «Историческом романсе» Кибирова нет слова парка, но есть целый ряд образов, производных от этого слова. Ср. переход от чары-соблазна к чарочке в таком тексте Кибирова о России: Мелет Емелька да Стенька дурит, / Мара да хмара на нарах храпит) / Чаравизжит-верещит. // Чарочка— чок, да дубинушка — хрясь! / Днесь поминали, что пили вчерась, / что учудили надысь. / Ась, да Авось, да Окстись («Блоку жена…» — Кибиров, 2009-а: 486).

Ср. строки Пушкина: Вдовы Клико или Моэта / Благословенное вино / В бутылке мерзлой для поэта / На стол тотчас принесено. / <���…> Оно сверкает Ипокреной; / Оно своей игрой и пеной / (Подобием того-сего) / Меня пленяло: за него / Последний бедный лепт, бывало, / Давал я. Помните ль, друзья?/ Его волшебная струя / Рождала глупостей не мало, / А сколько шуток и стихов, / И споров, и веселых снов! («Евгений Онегин» — Пушкин, 1978-а: 82).

Есенин, 1977: 281.

Ср.: Искривился мучительно рот (Ахматова, 1977: 28) — Искривятся усмешечкой губы (не очень ясно, чьи из этого любовного треугольника). Единичная перекличка с Ахматовой весьма содержательна: в этом параллелизме важна антитеза мучительно — усмешечкой , выразительно говорящая о перемене тональности знака, в данном случае жеста.

Блок, 1960–б: 254–255.

Настанет год, / России черный год, / Когда царей корона упадет <���…> / В тот день явится мощный человек, / И ты его узнаешь — и поймешь, / Зачем в руке его булатный нож (Лермонтов, 1989: 131 — «Предсказание»).

Пойду по белым кудрям дня / Искать убогое жилище. / И друг любимый на меня / Наточит нож за голенище («Устал я жить в родном краю…» — Есенин, 1977: 164).

Где буйно заметает вьюга / До крыши — утлое жилье, / И девушка на злого друга / Под снегом точит лезвее («Ты и во сне необычайная…» /«Русь»/ — Блок, 1960-а: 106).

Ах вы, сони! Что по-барски / Вы храпите целый день? / Иль мила вам жизни царской / Умирающая тень? <���…> Граждане города, / В конском дымящемся кале / Вас кричат ножи, / Вас ножи искали! / Порешили ножи, / Хотят лезвием / Баловаться с барьем, / По горлу скользя. / Целоваться с барьем, / Миловаться с барьем, / Лезвием секача / Горло бар щекоча, / Лезвием скользя, — / <���…> Чем блеснув за голенищем, / Хлынем! Хлынем! / Вынем! Вынем! / Жарко ждут ножи — они зеркало воли («Настоящее» — Хлебников, 1987: 112).

За голенищем может быть, конечно, нож, а не топор, но в ряду убийц из разных текстов русской литературы Раскольников особенно выразителен, а в поэзии фонетика может заслонять точность деталей. Ср. также: Да наши топоры / Лежали — до поры (Некрасов, 1967-б: 157).

Кибиров, 1998-а: 14.

Кибиров, 2009-а: 342.

Вероятно, имеется в виду «река времен», наполненная песнями. Сочетание слезой <���…> шумней объединяет несколько тропов: оно основано на синестезии (метафорическом объединении ощущений, воспринимаемых разными органами чувств), на метонимии слеза — ‘горе’, на символе река — ‘жизнь’.

Ср.: Мальчишки были безусы, / Прапоры и корнеты. / Мальчишки были безумны — / К чему им мои советы?! / Лечиться бы им, лечиться, / На кислые ездить воды — / Они ж по ночам: «Отчизна! / Тираны! Заря свободы!» (Галич, 2006: 54).