Коллектив авторов - Русская литература XIX века. 1850-1870 - учебное пособие

Сугубо интеллигентский комплекс раздвоённости, малодушия, вины перед народом также был навеян этой Музой. Чувства самопрезрения, отступничества приносили ему небывалые страдания. Он действительно был болен ощущением собственного недостоинства. Пережив и оплакав большинство из своих наставников, он считал себя «рыцарем на час», предавшим их память, мёртвым «для дела»: «Суждены вам благие порывы, / Но свершить ничего не дано…»

Защитником Некрасова от самобичеваний выступил через 30 лет после его кончины Ю.И. Айхенвальд. По его мнению, Некрасов «не осуществил своего подвига, но подвиг-то взял на себя геркулесов. (…) Объектом своей поэтической работы он избрал целую страну, целую нацию. Он мечтал бросить хоть единый луч сознания на путь русского народа… Вот какая грандиозная задача, посильная только для героя и святого, оказалась непосильной для него… и ему не приходило на мысль, что он мал только перед великим».

Очень рано Некрасов стал делить свои вещи на хорошие и «дельные», т. е. соответствующие благородным идеям освобождения крестьян. В пропагандистском плане он был человеком ведомым и внушаемым. Огромное воздействие на его идеологическое становление оказал В.Г. Белинский. Раз и навсегда поэт решил, что его Муза будет служить не вдохновенью, а тем, кто нуждается в помощи.

Влияние демократических идей было подчас настолько сильным, что поэт впадал в какие-то странные психологические диссонансы. Один из них – довольно устойчивый мотив любви-ненависти , впервые ярко проявившийся в написанном на смерть Гоголя стихотворении «Блажен незлобивый поэт…». Здесь налицо абсолютно «белинская» трактовка гоголевского творчества, которую, вероятно, сам Гоголь воспринял бы с содроганием. «И как любил он – ненавидя», – эта последняя строка сразу вызвала нападки (например, со стороны А.В. Дружинина), как и предшествовавший ей тезис: «Он проповедует любовь / Враждебным словом отрицанья».

Так, в «Колыбельной песне» (1845) – стихотворении, принесшем Некрасову репутацию «неблагонамеренного», – герой рисует гнусное будущее «пострела, пока безвредного», пророча ему судьбу вора, подхалима и растратчика: «Будешь ты чиновник с виду/ И подлец душой…». Понятно, что песенка эта была адресована чиновным лизоблюдам, но ведь но сюжету поётся она невинному грудному младенцу… Некрасова это не смущало.

Впрочем, со временем он станет куда больше стремиться к психологической убедительности. Так, в не менее знаменитой «Песне Ерёмушке» (1859) герой вновь поёт колыбельную, на сей раз призывающую ребёнка к благородному подвигу. Она сознательно противопоставлена не только нянюшкиному бормотанию, но и предыдущей «Колыбельной» 1845 г.: «Будешь редкое явление, / Чудо родины своей…» и т. д. В самый патетический момент песни дитя «вдруг проснулося/ И заплакало», причём в ту минуту, когда речь зашла о «ненависти правой»… Песня няни, конечно, не взрастит в малютке личность (о чём всерьёз беспокоится поэт), но и пафос заезжего агитатора в финале как бы притупляется мудрой устойчивостью жизни. Вряд ли Некрасов рассчитывал на такой двоящийся эффект.

В трактовке темы малой родины Некрасов со временем уходит от безоглядного отречения. Десять лет спустя в прекрасной миниатюре «На родине» (1855) он залюбуется роскошью «родимых нив». И пусть герою «нейдёт… впрок» «хлеб полей, возделанных рабами», он уже в состоянии увидеть в них не только приметы рабства, но и красоту.

Окончательное примирение с малой родиной произошло в том же 1855 г., когда Некрасов написал свою первую поэму «Саша». Герой-рассказчик, наблюдая скудные прелести родного края, во вступлении задастся вопросом: «Невесела ты, родная картина! // Что же молчит мой озлобленный ум?..» Оказывается, ему «сладок… леса знакомого шум», «любо… видеть знакомую ниву». Любовь к «равнине убогой» побеждает ненависть к ней же как символу угнетения.

Следом идёт очень важное признание, которое подчас замалчивалось в недавние времена: «Злобою сердце питаться устало // Много в ней правды, да радости мало …» В духовном плане эти слова знаменуют процесс некоего выздоровления от радикальных крайностей революционно-демократических доктрин. Характерно, что путь этот начинается со смирения, против которого так яростно выступал Некрасов-бунтарь: