Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

Эти несколько писем относятся к тому как раз времени, когда решалась судьба романа Петра Проскурина «Горькие травы», решался вопрос о переезде из Хабаровска хоть куда-нибудь в центр России.

В последующем наши отношения были сложными и, как говорится, противоречивыми. Возможно, что-то я не понимал в творчестве Петра Лукича, но писал все, что думал; возможно, и Петр Лукич что-то чрезмерно высоко оценивал в своем творчестве, уж слишком много хвалебных слов по его адресу раздавалось в критике, особенно усердствовал мой друг Виктор Чалмаев... И пусть нас рассудит Время.

В. Белов в своих письмах упоминал имя Проскурина. И это еще раз свидетельствует о сложностях и противоречиях литературного мира, в котором мне довелось жить.

«Дорогой Виктор!

Наконец, собрался написать тебе, хотя тщить себя надеждой на ответное послание не могу – знаю, как «методично и сразу» ты отвечал на письма своего любимого автора – Анатолия Иванова.

Ну да это дело второе. Уехать мне пришлось из Москвы с тобой не увидевшись – зашел в издательство, а у вас, как всегда, шло важное заседание. Я говорил с Н.П. Задорновым о твоей книге, и он обещал говорить с Карповой и при мне звонил. Зоя Владимировна должна была тебе об этом сообщить. Не забыла ли – я просил. Я тебе не стал сразу писать об этом, потому что услышал стороной, что Н.П. уже говорил с Карповой и книга твоя поставлена в план 1965 г. Но все-таки ты, несмотря на свою нелюбовь к ответным посланиям, черкни коротко: как все прошло, и верно ли то, что я слышал. Жду вестей из Новосибирска о квартире, страстно хочу переехать. Сейчас я вырвался в санаторий, но это время, которое прошло после возвращения в Хабаровск, было тяжелым. Дети почему-то сразу заболели, какие-то домашние неурядицы, заботы – черт знает сколько может быть у человека забот, даже невероятно! Ну, да ладно, все это тебе станет знакомым, когда ты обзаведешься чадами и, конечно, подругой жизни. Личный опыт – основа всякому знанию. И еще я сдуру пообещал в свой сборник в «Мол. гв.» новую повесть листов на 5. И теперь с меня ее требуют, а раньше, когда я не обещал, брали сборник и так, без новой повести. Это вот все нашему брату – на пользу. Не тявкай прежде времени. И теперь я вместо того, чтобы наслаждаться богатой дальневосточной флорой и фауной, насквозь пропитанной комарами, сижу по ночам в библиотеке санатория и заканчиваю эту повесть. А-у, Виктор, как бы я хотел сразиться с тобой в шахматы и выпить хотя бы бутылку самогонки! Беда, хочется очень, но когда я пишу – совершенно не пью. Но ты понимаешь, какой это могучий стимул?

Рясенцев роман в «Сиб. огнях» («Горькие травы») довольно сильно подсушил все-таки, особенно 7-й номер, вернее, кусок в 7-м номере журнала. Не прочитал ли ты верстки? Ты знаешь, что-то нервы у меня сдают – жду, что скажут и скажут ли. Раньше за мной этого не водилось. Ну, бывай, жму твою рязанскую лапу. Увидишь Можаева – большой привет ему. Кланяюсь твоим близким, матери. Привет товарищам. Напиши, не поленись, как с твоей книгой, и пр.

14.08.64 Дружески Проскурин».

«Здравствуй, Виктор!

Понимаешь, я еще провинциален, вероятно, и верю в какие-то вещи, в которые уже не верит (и правильно!) тертый москвич. Родичев все мне рассказал о тебе (о твоей книге и о борьбе вокруг нее), и теперь я уже не напишу тебе, как в предыдущем письме, мол, Н.П. звонил и т. д. А что ты уколол насчет преждевременных обещаний, и здесь ты прав. Все что-то ждешь, хочешь чего-то, все мало, а пора бы посерьезнеть. Ну, с божьей помощью повесть я все-таки добиваю, вот только никак названия не придумаю. Вышло листов 7 – 8. Мучает меня другое: переезд. Из Новосибирска пока, насчет этого, ни звука, а я, как грешник на костре. Корчусь. «Роман-газета» молчит, хотя писал я и Маркову и Дорофееву. Там, видать, не пройдешь. Как в священном писании: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем грешнику в рай и т. д.». Об этом сейчас и говорить не стоит – что попусту нервы, те драгоценные волокна, данные нам однажды и навсегда, рвать напрасно.

Край становится все более бурным, я думаю, что в недалеком времени он привлечет к себе еще больше внимания – старый пройдоха Мао не думает успокаиваться. Раз уж его задели, он скорее отдаст концы, чем пойдет на мировую. Всего в тридцати километрах от Хабаровска уже начинается его священная империя, его власть, перед которой от зависти побелел бы и наш великий усач (если он имел эту особенность – белеть).

Ну, Виктор, ни пуха тебе, ни пера. Молись за меня, больно уж я хочу переехать, и не так это просто. Привет тебе от Родичева, у нас – дождь, все время дождь. Крепко жму руку