Виктор Петелин - Мой XX век - счастье быть самим собой

Колоссальное трудолюбие, огромная память и воображение А.Н. Толстого, интереснейшие встречи с выдающимися людьми – все это подкупает читателя книги, честной, добросовестной, внимательной, анализирующей труды писателя.

Хочу отметить правдивость и достоверность изложенного, ведь все факты подтверждены Вами в сносках, в библиографии. Вы правильно отмечаете, Виктор Васильевич, характер творчества А. Н.: ничего лишнего ни в композиции, ни в языке, художественная точность и минимум средств, меньше описаний, а больше диалогов, ярких характеристик, занимательность сюжета: из Вашей книги, как живой, встает фигура «графа», его привычки «провел рукой по лицу, словно умылся (жест усталости), проверял на слух написанное», его остроумие, веселость, умение рассказать. Ну и характер писателя Вами раскрыт, дан полный анализ лучших вещей: «Петр I», «Хождение по мукам», его пьесы («Заговор императрицы» мне удалось увидеть в свое время).

Вы описываете пребывание А. Т. во Франции, Англии и др. странах, словно сами были там, очень достоверно. Портреты эмигрантов, отношение к ним Толстого. В меру подаете пейзаж, лирику, удачно беллетризуете свой рассказ о писателе. Вы, Виктор, показали Толстого как живого человека с его минусами и плюсами, избежав «хрестоматийного глянца», что не все критикам удается. Живо показана литерат. жизнь 20 – 30-х годов, роль РАППа (негативная, конечно) и др. лит. организаций. Прекрасно работал Толстой как военный публицист, роль его статей («Родина» и др.) в то время была огромна, мобилизующа.

Простите, Виктор, за разбросанность моих суждений, всего не скажешь – при встрече весной в Коктебеле дополню, я просто передал свое свежее впечатление от книги Вашей, с чем поздравляю искренне. Вы безусловно обогатили серию «ЖЗЛ». Рад Вашему успеху.

С Новым годом, Виктор, Вас поздравляю, Галину Ивановну и тройку детворы. Счастья семейного и здоровья всем желаю. Ваш Микола Шеремет. Горячий новогодний привет Олегу и Пастуховым».

Из Минска в Москву.

«Дорогой Виктор Васильевич!

Спасибо за хлопоты о моем расхристанном и в кучу еще не собранном романе. Хотя я и не читал рецензию (по легкомыслию моих редакторов), но вполне вам доверяю. Я постараюсь где-то в феврале – марте приехать в Москву и еще раз обговорить вопрос о переиздании, попробую и с Шундиком встретиться. Тогда уж и к вам загляну, извините.

А сейчас мне больше о Толстом хочется сказать. Для меня книга как раз не остыла, я ведь тугодум. Что мне, прежде всего, нравится? Это ваше проникновение в творческую лабораторию писателя, проще говоря, умение влезть в его шкуру. Вы чаще всего не рассказываете, а показываете, сопереживаете. Не преувеличивая, я во многом заново открыл для себя А. Толстого, хотя и прежде читал его всего и люблю. Мы сознательно или бессознательно «выпрямили» графа и сделали его носителем голых идей, но граф был противоречивый и широкий человек. Очень хорошо прослеживается развитие взгляда на Петра – от первых подступов к теме до вершины творчества, к роману. То же и в отношении Грозного – взгляд в развитии, не постулат. И сближение этих рано надорвавшихся людей – тоже правомерно. Литературные манекены не могли ворочать такими российскими глыбами. Петр да Грозный... да и Сталин в этой связи проглядывает. О творческой истории «Хлеба», об «ограничении» ранее широкой темы, вы тактично написали – конечно, уже в то время за спиной Толстого грозными тенями стояли Грозный и Петр.

Тема России спора не вызывает, здесь я просто единодушен с вами. Но для меня открылось много нового материала – кто есть кто. Атаки на Толстого (как и на Горького) ведь отсюда идут. Конечно, Бунин прав, уйдя после стихов Эренбурга. Хорошо, что вы не скрываете: в окружении графа частенько бывали люди, которых он, в общем-то, не любил, но которых по российской доброте своей терпел. Пройти сквозь такие грязные дебри, ничуть не запятнавшись, невозможно. Счастье графа не в том, что на нем не было никаких пятен, а в том, что он умел сдирать их с себя железной щеткой. Эту мысль вашей книги я близко к сердцу принял. Все, что касается революции и эмиграции, особенно революции, подано у вас с жестокой убедительностью. Понятно, что такая же самая жестокость не помешала бы при описании предвоенных, «ежовых» лет, но требовать этого сейчас просто невозможно.

Повторяю, тема России подана очень задушевно, но соль всего я вижу в том, как граф шел к России, от салонного легкомыслия к солдатским окопам. Я как-то об этом мало задумывался, но он вдруг предстал передо мной военным писателем. Может быть, тут есть некоторый «нажим» издательства, не знаю. Но если и нажим, так не в худшую сторону. А вот что касается общего значения Толстого, то здесь «мундир» ему, пожалуй, мешает. В самом деле, что он дает нам, в общем-то, мирным писателям? В каком направлении развиваются его традиции? Его место в нынешней российской культуре? Книге, как мне кажется, не хватает какого-то эпилога, что ли. Ведь и в предисловии, и в послесловии (Федина) не говорится о художнике, а он художник очень большой. Скрытые нападки на графа идут именно по этой линии. Здесь можно бы и покрепче за него постоять. Или я ошибаюсь, Виктор Васильевич?