Марина Шумарина - Язык в зеркале художественного текста. Метаязыковая рефлексия в произведениях русской прозы

<���…> на протяжении всей этой книги испытываем мы затруднение: как вообще их называть? <���…> Вполне в духе языкабыло бы слово лагерщики: оно так же отличается от «лагерника», как «тюремщик» от «тюремника»и выражает точный единственный смысл: те, кто лагерями заведуют и управляют [66]. Так, испросив у строгих читателей прощения за новое слово (оно не новое совсем, раз в языке оставлена для него пустая клетка),мы его от времени ко времени будем употреблять (А. Солженицын. Архипелаг ГУЛаг).

Для ощущения языкового и коммуникативного «комфорта» говорящему необходимо ощущать соответствие означающего означаемому. Нарушение такого соответствия непременно подвергается комментированию:

Привалов как-то избегал мысли, что Надежда Васильевна могла быть его женой. <���…> Жена – слишком грубое слово для выражения того, что он хотел видеть в Надежде Васильевне.Он поклонялся в ней тому, что было самого лучшего в женщине (Д. Мамин-Сибиряк. Приваловские миллионы).

Потребность в языковом «комфорте» отчасти уходит корнями в первобытное сознание с его неконвенциональным отношением к слову как неотъемлемой части самой вещи и, следовательно, инструменту магических действий [Мечковская 2000: 24–26]. Кроме того, стремление к обязательному соответствию имени и денотата, возможно, подкрепляется и практикой школьного обучения, в ходе которого «сближение и отождествление языка с правилами металингвистического типа неизбежно порождает у школьников представление о «правильности» языка» [Голев 1997]. Любое отклонение от этой абсолютной «правильности» служит своеобразным сигналом неблагополучия и становится стимулом для метаязыковой рефлексии.

Все отмеченные особенности обыденных лингвистических технологий (стремление к упрощению объекта, доверие к плану выражения, практическая направленность, презумпция антропоцентричности и комфортности языка) последовательно реализуются в таком интегральном и системообразующем свойстве обыденного метаязыкового сознания, как его мифологичность – анализу этой стороны «наивной» лингвистики посвящен в книге отдельный параграф (см. § 3.3).

Говоря об особенностях обыденной лингвистики, необходимо коснуться и специфики ее метаязыка. Э. В. Колесникова настаивает: «В изучении и описании нуждаются не только суждения наивного носителя о языке, но и сам метаязык, на котором эти суждения высказываются. Несмотря на незнание лингвистических терминов или неумение ими пользоваться, наивный носитель может, тем не менее, охарактеризовать языковое явление абсолютно верно» [Колесникова 2002: 129].

«Термины» обыденной лингвистики можно условно разделить на три группы. Перваягруппа включает общеупотребительные метаязыковые обозначения, о которых обычно говорят в связи с «нерефлектирующей рефлексией»; это слова, в которых закрепились «наивные» представления о языке (слово, рассказ, значение, говорить, возражать, немногословный и т. п.) и которые пришли в метаязык лингвистики из общенародного языка.

Втораягруппа «терминов» обыденной лингвистики – это обозначения, заимствованные из научной лингвистики: синонимы, орфография, подлежащее, инфинитив и т. п. [67]В языке «стихийного лингвиста» эти единицы могут употребляться в полном соответствии с их терминологическим значением (1), но могут использоваться некорректно (2):

(1)Человек с тонкой шеей сказал: – Значит, жизнь победила смерть неизвестным для меня способом. (В черновике приписка: жизнь победила смерть, где именительный падеж,а где винительный)(Д. Хармс. Случаи); (2) – Хвалынцев? – вскинула она на него улыбающиеся глазки, не прибавя к его имени обычного прилагательного «господин»./ – Хвалынцев, – подтвердил ей студент с поклоном (В. Крестовский. Панургово стадо).

В художественных текстах встречаются достаточно многочисленные примеры, когда языковедческие термины используются в ином значении, нежели закреплено за ним в лингвистическом дискурсе. Так в сочетании литературный язык прилагательное литературный может представлять собой семантически «пустой» эпитет: сочетание литературный язык используется как устойчивое, неразложимое сочетание, имеющее то же значение, что и слово язык; ср.:

В таких мыслях хромаю до номера цвай унд цванциг, что в переводе с немецкого литературного языкаозначает двадцать два <���… > (В. Рецептер. Узлов, или Обращение к Казанове. НКРЯ).