Андрей Азов - Поверженные буквалисты. Из истории художественного перевода в СССР в 1920–1960-е годы

Байрон, подтрунив над трудными русскими именами, говорит, что их носители —

Байрон почти буквально цитирует историка Пастельно:

Байрон оттеняет воинскую славу Суворова:

Тут, в скобках: Кашкин негодует на «любовника войны», но, во первых, у Байрона стоит that lover of battles; во вторых, в байроновское и пушкинское время слово «любовник» не обязательно означало «хахаль», как, повидимому, мнится Кашкину, но означало и «возлюбленный»; в «Онегине» (VI, 40) читаем про Ленского: «Увы, любовник молодой… Убит приятельской рукой», и в «Полтаве» (III, 65 строка) про Карла: «И ты, любовник бранной славы»…

Байрон отмечает бытовую неприхотливость Суворова: у него с денщиком

Байрон подчеркивает популярность Суворова в войсках:

Байрон говорит о вдохновляющей роли могучей личности Суворова:

Уже приводилась VII, 52, где сказано, что Суворов считал нужным лично обучать солдат. А дальше Байрон отмечает успех Суворова, в который не верили его антагонисты:

И, пантомимою поупражняв солдат,

Он счел их годными идти на приступ ярый.

Смеялись умники, острили: «что за бред?»

А он помалкивал. Он город взял в ответ. (VII, 53).

И ПРИ НАЛИЧИИ ТАКИХ СТРОФ МНЕ СМЕЮТ ПРИПИСЫВАТЬ «ИСКАЖЕНИЕ ОБРАЗА СУВОРОВА»?

Я привел ВСЕ строки, где дана характеристика или оценки Суворова и его бойцов. А подробнейшее описание штурма, данное в VIII песне, изобилует объективными штрихами, данными со скрупулезной точностью (почти всюду Байрон ссылается на исторические труды) и рисующими активность русских солдат, находчивость офицеров и генералов и пр. Но тут уж нужны буквально сотни цитат.

ИЗ ВСЕГО СКАЗАННОГО ЯСНО ОДНО:

МОЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КАШКИНСКОЙ КРИТИКИ КАК АМЕРИКАНСКОЙ ОБОСНОВАНА ПОЛНОСТЬЮ.

И, осмеливаясь утверждать, что переводчик (я)

вольно или невольно смыкается с реакционной английской традицией трактовки Байрона, которая снижает его до уровня поэта-озорника, позорящего английскую литературу, легковесного острослова, способного на нелепицу и болтовню, до смысла которой не стоит добираться (236, 2,1), —

Кашкин ВОЗВОДИТ НА МЕНЯ ПРЯМУЮ ПОЛИТИЧЕСКУЮ КЛЕВЕТУ караемую не только общественным мнением, но и уголовным законом.

НЕТ, ЭТО ОН, КАШКИН, запрещая переводить точно, требуя вуалей и пудры, рекламируя нечитаемый и бездарный перевод Козлова, ПОМОГАЕТ БУРЖУАЗНОЙ АНГЛИИ ВЫРЫВАТЬ КЛЫКИ И КОГТИ У ЛЬВА-БАЙРОНА.

А уж невольно или вольно он это делает, – пусть решат соответственные органы.

На этом я кончаю разговор о Кашкине, кандидате филологических и докторе хемингуэевских наук.

Но я не верю в непорочное зачатие вышеопр о вер гнутой клеветы.

Общеизвестно в переводческих кругах Москвы, что тесно сплоченная кучка, – и ранее господствовавшая в журнале «Интернациональная литература», где печатались и рецензировались только ее переводы, где никогда ни словом не был упомянут ни мой Верхарн, ни мой Гюго, ни мой Байрон («Поэмы»), ни труды Е.Л. Ланна и А.В. Кривцовой, блестяще переведших почти всего Диккенса и почти всего Лондона, – теперь, дорвавшись до «командных высот», окончательно растопырила локти, никого не подпуская к работе и ссаживая с седла тех, кого нельзя «не подпустить».

Характерным штрихом является выступление Т. Аксель (члена бюро секции переводчиков зарубежной литературы) на одной из собраний прошлой зимы. Речь зашла о переводе пьесы Фаста «30 серебренников», сделанном кем то из «чужих». Аксель негодовала: «этот же перевод пойдет в театрах! за него получат десятки тысяч! так нельзя! надо, чтобы всё было под нашим контролем!» Это слышали десятки людей. «Вожди», конечно, не одобрили такого выступления: излишняя откровенность неуместна. Но безудержная реклама «своих» идет полным ходом и «превыше всех приличий».