Жанна Долгополова - Чтобы мир знал и помнил. Сборник статей и рецензий

В сборнике десять статей. В одних Маканина «копают» вширь, охватывая произведения одного, нескольких или всех творческих периодов. В других «копают» вглубь, исследуя только один текст – рассказа, повести или романа. Две работы, С. И. Пискуновой и Марка Липовецкого, носят обзорный характер, несмотря на свой сравнительно малый объем.

Справочной сжатости статья С. И. Пискуновой «Наблюдения над поэтикой Владимира Маканина» отмечает этапы творческого формирования писателя. В 1965–1976 гг. начинающий Маканин еще тесно связан с традициями романтического эгоцентризма «исповедальной» прозы 1960-х годов. В 1977–1991 гг. зрелый Маканин вырабатывал новое отношение к своим героям (не судить и не выносить им последнего вердикта), последовательно уходил от бытового испытания героя и осваивал «бытийный взгляд на человека» и отрабатывал один из важнейших уроков, внедренных в русскую литературу гоголевской «Коляской» и «Шинелью»,? «конфузную ситуацию», которая позволяет писателю «выскочить из системы типажей к системе обыкновенного человека». Он научился строить сюжет больших повествовательных форм на единой ситуации, воспроизведенной в разных контекстах повествования и рассмотренной с различных точек зрения. Третий этап творчества, начатый в 1993 году повестью «Стол, покрытый сукном и с графином посредине» и еще не завершенный, нацелен на подведение итогов прожитой жизни и итогов русской истории. С. И. Пискунова также рассматривает поэтику отдельных произведений писателя. (Текст «Наблюдений» на русском языке доступен на сайте: http://www.slovopedia.com/2/204/240278.html).

Статью Марка Липовецкого «Маканинскиий экзистенциальный миф в 1990-е гг.: повести “Лаз”, “Кавказский пленный” и роман “Андеграунд, или Герой нашего времени”», в переводе на английский язык Татьяны Спектор и Джошуа Кортбейн, можно считать обзорной при условии, что читатель уже знаком с «маканинским экзистенциальным мифом» и его манифестацией в предыдущие десятилетия (см. Марк Липовецкий «Против течения: авторская позиция в прозе Владимира Маканина», Урал, 1985, № 12, с. 148–158). По Липовецкому, экзистенциальный миф Маканина предполагает определенный баланс между «самотечностью жизни» и «голосами». Самотечность жизни держится на стереотипах, которые лишают человека возможности контролировать собственную жизнь и толкают его добровольно отдавать себя на произвол самотечности. Голоса – это взаимовлияние двух сфер бессознательного: коллективной (наследуемой) и индивидуальной (благоприобретенной). В 1990-х годах маканинский экзистенциальный миф претерпел ряд изменений. В повести «Лаз», например, самотечность жизни исчезла с лица земли, ушла в ее недра, а на ее место хлынула лавина неуправляемого бессознательного, сметая на своем пути все, в том числе и «частного человека». «Лаз», считает Липовецкий, оказался метафорой не только социального процесса 1990-х годов, но всего XX века – века неслыханных катастроф, вызванных диким хаосом коллективного бессознательного. Правда, в последующих работах Маканин показал, что, низвергшись, эта лава массового бессознательного тут же и застыла, вызвав к жизни новую форму инерции и новую ужасающую самотечность. В рассказе «Кавказский пленный» самотечность жизни на войне представлена новой и самой ужасной формой, возникшей в результате «взрыва бессознательного» в ранние девяностые. Характеризуют ее примитивная природа человеческих целей, а «красота, которая жизнь спасет» – это принадлежит «голосам». Диалог между двумя экзистенциальными аспектами маканинской философской структуры завершается абсолютно пессимистически: побеждает примитивный инстинкт выживания («самотечность жизни на войне»), а «голос» (память о красоте) оживает только в мучительных снах героя.

Липовецкий считает, что в романе «Андеграунд…» Маканин не только примеряет экзистенциальный миф к сопротивопоставлению индивидуального и коллективного, но заодно пытается расширить границы русской реалистической традиции. Для этого он синтезирует в романе свой экзистенциальный миф с тщательно выписанным портретом разных сфер советского и постсоветского общества. Иными словами, он вписывает в свою традиционно параболическую и метафорическую прозу социальные темы – те самые социальные вопросы, которые он всячески стремился обойти в 1970 – 1980-ые гг. как малопродуктивные для подлинной литературы. Попытка писателя возродить в романе традиции социального реализма представляется Липовецкому вполне логичной, поскольку во второй половине 1990-х годов стал очевиден кризис традиционного реализма, а потребность в социальном анализе российской современности (анализе, всегда высоко ценимом в русской литературе) оставалась неудовлетворенной и нуждалась в новых художественных средствах. Маканин разрешил этот вопрос, синтезировав в романе интеллектуальную поэтику своей прозы с чернушным натурализмом. От этого конгломерата несколько пострадал его насыщенно провербиальный стиль, размытый привходящими социальными подробностями. Тем не менее, суммирует Липовецкий, роман подтверждает продуктивность маканинского метода, ищущего экзистенциальный компромисс в нескончаемом диалогическом конфликте «голосов» и «самотечности жизни».