Говоря с слугами своими, он никогда не забывает, что говорит с людьми. Все его приказания умягчены какою-нибудь ласкою: «Потрудись, друг мой; не тяжело ли тебе будет?» или что-нибудь подобное. При исполнении какого-нибудь поручения никогда не преминет [292]хвалить за скорость и исправность.
Они люди и несчастны (вот слова его); следственно, имеют право на сожаление наше. Но они еще нам служат: следственно, мы обязаны им благодарностию. Так, как они, я мог бы родиться слугою, и нечувствительный господин изнурил бы меня трудом и уничижал презрением. Я очень счастлив, что могу облегчать судьбу мне подобных!
В самом деле, никто не разумеет лучше его искусства делать людей счастливыми. Все, что его окружает, испытывает влияние добродушия его и приветливости и заимствует от него навык приятности и снисхождения – жена, дети, родственники, друзья, знакомые, подчиненные, самые служители, которых он называет своими несчастными друзьями. По одному разговору узнаешь, что они пользовались обхождением графа Благотворова. В его доме нет ни злословия, ни переговоров, ни подлых происков. Каким бы образом злобный наушник осмелился приблизиться к графу? Он ненавидит одни пороки и любит исправлять порочных терпением и благоразумием. Его камердинер [293]самый счастливейший человек в свете. Он видит каждый день добродетельнейшего человека и каждый день становится добрее и просвещеннее. Он читает в библиотеке графской, и я знаю, что он употребляет половину жалованья своего на содержание бедных.
Последний день, что я был в Никольском, прогуливались мы с графом в поле. Было поздно. Вдруг видим, что хижина, отдаленная от жилья, загорелась. «Поспешим, любезный друг, на помочь, может быть, человек в опасности». Мы первые прибежали на пожар. Крестьяне, сбежавшиеся из села, видели с восхищением помещика своего, презирающего собственную опасность, спасающего дряхлую и больную женщину. Напрасно уговаривали они его. – «Друзья мои! Я человек, и мне приятно служить человечеству».
№ 6
Пятница, октября 4, 1790 года
…Внешний блеск преходит так, как дым,
Но красота души свой образ сохраняет,
Всегда влечет умы, всегда сердца пленяет.
Богданович
Возвращался из Никольского, я имел случай видеть по дороге людей разного состояния и наблюдать их вблизи. Какое движение одушевляет целое общество! Земледельцы, рассеянные по полям, наполняют житницы государства. Обозы с товарами идут медлительно к месту назначения своего. Сокровища стекаются в города и питают рукоделья и художества, между тем как правление [294], устремляя все части к пользе целого общества, дарует всем покровительство законов.
Сие зрелище занимало меня приятным образом и уменьшало скуку путешествия. Я разговаривал с селянами и часто в разговорах их почерпал наставления в сельском домостроительстве, в наблюдении природы, с которою они знакомее нас. Везде находил я бодрость духа, рассуждение простое и здравое, неутомимое трудолюбие – черты, которые составляют, кажется, народное умоначертание.
В одной волости [295]представилась мне совсем иная картина: поля – пренебреженные, хижины земледельческие – развалившиеся, вросшие в землю, соломою крытые, а на холму, под которым деревня, огромное здание помещика в самом живописном местоположении. Но великолепие соединялося с худым вкусом: без плану, никакой соразмерности в частях, украшения тяжелые, излишние. От недостатка иждивений и порядка недоконченное строение начинает уже разваливаться. Я полюбопытствовал спросить об имени помещика. Извозчик мой ответствовал, что это князь… Но я лучше не назову его, уважая тени славных людей, от которых он происходит.
Улицы селения были столь худы, что при самом въезде в него ось кибитки моей изломилася; и между тем как я был в величайшем затруднении, звуки рогов и топот конский известили меня о возвращении помещика с охоты. Я был приглашен им не столько из гостеприимства, как из суетной надменности и желания ослепить проезжего сиянием пышности его.
Чертоги его испещрены повсюду золотом, и ничто не показывало более малости души господина их, как смешное великолепие, которым он окружал себя. Ему казалося, и он не скрывал того, что он совсем отменного существа от его подданных. Несчастие крестьян его не трогало. Он думал, что они рождены для его презрения. Но вместо того собаки были предметом его внимания и разговоров; одна охота могла приводить в движение тяжелую его душу. Впрочем, угождения чреву [296]его, сон и грубые шутки наполняют пустоту его времени. Неспособный к обхождению с честными людьми, он живет с презрительными шутами и смеется с удовольствием тому, что только заслуживает сожаление.
Читать дальше