17
Как мог ее не пожалеть Конрад?
Того, что было, не вернуть назад;
Его не смоют слезы тысяч глаз,
И небо покарает в страшный час.
Да! для того чтоб стал свободен он,
Кровь пролилась, кинжал был занесен,
И отдала она, забывши страх,
Все на земле и все на небесах!
На черноокую взглянул в упор;
Она печально опустила взор,
Смиренна, и покорна, и слаба.
Подчеркнута тенями бледность лба
И щек, – румяно лишь одно
Оставленное мертвецом пятно.
Он сжал ей руку; дрогнула она,
В любви покорна, в ярости страшна.
Он сжал ей руку, – и его рука
Уж не была сурова и жестка.
«Гюльнара… Милая!..» Ни слова – нет!
Лишь очи подняла ему в ответ
И молча бросилась ему на грудь!
Ее бесчеловечно оттолкнуть
Не согласилось сердце бы ничье,
И даже он не оттолкнул ее.
Не будь предчувствий у людских сердец,
Пришел бы верности его конец.
Изменой не был поцелуй его,
Он не просил иного ничего.
Второго слабость не смогла украсть
Для губ, чьи вздохи напоила страсть,
Для губ, чей аромат, казалось, был
Навеян взмахами незримых крыл.
18
На дальний остров уж спустилась мгла,
Но им знакома каждая скала.
В их гавани шум, голоса, свистки,
Привычный свет струят к ним маяки,
Навстречу им уже спешат челны,
И прыгают дельфины из волны,
И даже чаек хриплый, резкий стон
Приветствием веселым окрылен!
И каждый луч в решетчатом окне
Им говорит о друге иль жене.
О, как очаг священен для того,
Кто с гребней моря смотрит на него!
19
Там, где маяк сияющ и высок,
Конрад Медоры ищет огонек.
Но нет! Как странно: изо всех одно,
Ее окошко не освещено.
Как странно: он не встречен в первый раз!
И неужели свет ее угас?
На берег первым мчаться он готов,
Нетерпеливо торопя гребцов.
О, если б крылья сокола иметь,
Чтоб на вершину, как стрела, взлететь!
Но вот передохнуть гребцы хотят.
Их ждать нет сил! Уже в воде Конрад,
До берега добрался вплавь, потом
Наверх тропинкой поспешил бегом.
Вот он у двери… В башне тишина
Глубокая, и ночь вокруг темна.
Он громко постучал, но ничего
Не говорит, что слышали его.
Он постучал слабее, и робка
Была его дрожащая рука.
И кто-то дверь открыл, но не она.
Не та, что так любима, так нужна!
Молчание… и дважды он вопрос
Хотел задать, но все ж не произнес.
Взял факел… – все увидит он сейчас! —
Но уронил его, и тот погас.
Другого не подумал ждать огня,
Как здесь не стал бы ждать прихода дня.
Но в темном коридоре, где он шел,
Далекий свет чертил тенями пол.
И он вошел к ней… и увидел то,
Что сердце знало, страхом облито.
20
Он стал без слов, вперив недвижный взор,
И больше не дрожал, как до сих пор.
Так смотрим мы, боря печаль и бред,
Боясь сознаться, что надежды нет!
Она цвела спокойной красотой,
И смерть оставила ее такой.
И вложены холодные цветы
В холодные и нежные персты.
Казалось, спит она притворным сном,
И было бы смешно рыдать о том.
Скрывали шелк ресниц и холод век
То, перед чем бледнеет человек.
Смерть не жалеет блеска ясных глаз,
И волей смерти разум в них угас.
Пришел закат двух голубых светил;
Но рот еще всю прелесть сохранил.
Вот-вот улыбкой дрогнет уголок,
И лишь на миг так замкнут он и строг…
Но пелена, но каждая из кос —
Ряд светлых и безжизненных волос —
Бывало, разлетались, так легки,
И летний ветер с них срывал венки!..
Все дышит смертью, мрачен облик весь,
Она ничто… Тогда зачем он здесь?
21
Зачем вопросы? Правдою была
Недвижимая мраморность чела.
Не все ль равно, как смерть она нашла?
Его любовь, надежда лучших дней,
Живая радость, всех других нежней,
Единственное в мире, что любил,
Похищено; он это заслужил,
Но он страдал. У праведных есть свет
Спасительный, его у грешных нет.
Гордец, себе избравший здесь, внизу,
Земной восторг и горькую слезу,
Теряет все, лишаясь пустяка.
Но всем потеря радостей горька!
Порою мужественный взор таит
Глухую боль мучительных обид,
И безнадежностью подавлен тот,
Кому улыбка изгибает рот.
22
Тот говорит о муках не легко,
Кто их переживает глубоко.
Без счета мысли сходятся к одной
И замкнуты безвыходной стеной.
Для тайны сердца слов не подберешь,
И многословное страданье – ложь!
Конрад до дна опустошен тоской,
И мертвый в сердце у него покой,
И так он слаб, что взор влажнит слеза,
И горько плачут гордые глаза.
Но малодушия глухой порыв
Вскрывает муки, их не облегчив.
Когда б один он не был, никогда
Не пролилась бы горькая вода.
С разбитым сердцем, без надежд, без сил,
Уйдя отсюда, их он осушил.
Восходит солнце – день Конрада сер!
Приходит ночь – ей нет краев и мер!
Страшнее мрака нет, чем ночь сердец,
И горе – безнадежнейший слепец!
Смотреть боится, прячется во тьму,
И не найти поводыря ему.
Читать дальше