11
В высокой башне, в крепостных стенах,
Конрад сидит, закованный в цепях.
Погиб дворец паши в пожаре, – тут
И пленник, и весь двор нашли приют.
Не кажется Конраду жребий строг:
Казнил Сеида так же, если б мог.
Он в одиночестве – и погружен
В свое былое; но не грустен он.
Одну лишь мысль не смог он перенесть:
«О, как Медора примет эту весть?»
Тогда – тогда лишь! – был на все готов
И рвался в исступленье из оков.
Потом нашел забвенье иль покой
И рассмеялся над своей тоской.
«Пусть завтра пытка истерзает грудь, —
Чтоб твердым быть, мне нужно отдохнуть!»
Подполз к матрацу, слабостью томим,
И сны мгновенно овладели им.
Начался бой лишь час тому назад,
И времени не тратил зря Конрад.
Секундам цену знает и злодей,
Свершая преступленье поскорей.
За час один с ним столько перемен:
Был дервишем, разил, был схвачен в плен.
Смотрел на пламя, слушал ветра гул,
Губил, спасал, попал в тюрьму, уснул.
12
Он спит спокойно, даже иногда
Дыханья нет, – о, если б навсегда!
Он спит. Но кто над этим сном склонен?
Враги ушли, друзей не знает он.
Иль он утешен ангельским гонцом?
То женщина с божественным лицом!
В руке лампада; свет ее прикрыт,
Чтоб вдруг не осветить того, кто спит.
Незримой скорбью истомленных век,
Что раз открыв закроет он навек.
Прекрасна, темноглаза и строга,
В кудрях ее сверкают жемчуга,
Легка как тень, ступни обнажены,
Как снег слепительны, как снег нежны…
Но как сквозь стражу пробралась сюда?
О, женщины бесстрашны иногда,
Когда влечет их жалость и беда!
Гюльнаре не спалось; пока Сеид
Во сне с пиратом пленным говорит,
Она вскочила, взяв кольцо-печать,
Что ей привычно было надевать,
И с ним прошла сквозь непроглядный мрак,
Показывая сонной страже знак.
Они устали, давит тяжесть грудь,
Им, как пирату, хочется уснуть.
Зевая и от холода дрожа,
Не сторожат уж больше сторожа:
Подымутся, посмотрят на печать
И, не спросив: «Зачем?», – уснут опять.
13
Она дивилась: «Спит спокойным сном!
Другие плачут и скорбят о нем.
И мой покой его судьбой смущен.
Зачем внезапно стал мне дорог он?
Да, правда, жизнь мою и честь он спас
И от позора оградил всех нас…
Но думать поздно! Сон его смущен!
Он дышит тяжко… вот проснулся он!»
Он поднял голову и, ослеплен,
Своим глазам сперва не верил он;
Пошевельнул рукой, и звон оков
Вернул его в тюрьму из царства снов.
«Что за виденье вижу пред собой?
Неужто так красив тюремщик мой?» —
«Меня не знаешь ты! Суров и смел,
Не много совершил ты добрых дел.
Взгляни и не забудь! Ты спас меня
От ужасов позора и огня!
Зачем к тебе пришла, хоть ночь темна?
Хочу помочь – мне смерть твоя страшна», —
«Красавица, ты будешь здесь одна,
Кому конец мой не зажжет очей.
Победа их!., пусть пользуются ей!
Но все же их любезность высока:
Прекрасней не встречал духовника» [41].
Как странно, что в союзе иногда
С веселостью смертельная беда!
Так хочет обмануть себя тоска
Улыбкой, но улыбка та горька.
Мудрейший и прекраснейший идет
С забавной шуткою на эшафот [42]!
Так обмануть не стоит ничего
Сердца людей, – все, кроме одного.
Что б ни было с Конрадом, в этот миг
Смех дико развязал ему язык
И сеть морщин разгладил на челе, —
В последний раз, быть может, на земле.
Смех не к лицу тому, кто жизнь свою
В унынии провел или в бою.
14
«Корсар! ты на смерть осужден! Но я
Перед пашой защитница твоя.
Тебя жалею я, хочу, чтоб жил.
Сейчас для бегства у тебя нет сил.
Но что могу, то сделаю, чтоб скор
Не был бы так твой страшный приговор.
Ты видишь, большего нельзя сейчас,
А неудача гибельна для нас».
«Готов на все! Мне чужды боль и страсть!
Я низко пал, мне ниже не упасть…
Не соблазняй, свободою маня:
То недостойно было бы меня.
Ужель бегу, врага не победив,
Из всех моих один останусь жив?
Есть женщина – о ней скорблю душой,
И взор мой увлажняется слезой.
Мне озаряли мрак земных дорог
Мой бриг, мой меч, моя любовь, мой Бог.
Покинув Бога, я покинут им
И волею его теперь казним.
Не оскорблю молитвой горний трон,
Как трус, что молит, страхом удручен.
Я все снесу, и не раздастся стон.
Пусть выбит меч из недостойных рук —
Он был мне верный и надежный друг!
Пусть бриг на дне – лишь о моей любви
Готов молитвы расточать мои.
О! к жизни лишь она меня зовет.
Но смерть моя ей сердце разобьет.
Увянет цвет… Гюльнара, до тебя
Я равных ей не замечал, любя». —
«Другую любишь? Что мне до того?
Что? Ничего!., навеки ничего…
И все ж… ты любишь! Как счастлива та,
Что верным сердцем верно понята,
Не зная пустоты, грез не тая,
Не мучаясь о вымыслах, как я». —
«Как, ты того ласкаешь, не любя,
Кому я из огня вернул тебя?» —
«Любить пашу! Любить его! О нет!
Старалась прежде я найти ответ
На страсть его, но лед в моей крови.
Я знаю: без свободы нет любви.
А я раба, хоть избрана пашой,
Хоть кажется, что счастлива душой!
Я сердце спрашиваю иногда:
«Ты любишь ли?» – но не ответит: «Да!»
Как выносить ту нежность тяжко мне,
Сражаясь с отвращеньем в глубине,
И, ужас в сердце затаив своем,
От одного скрывать другого в нем!
Берет он руку – ах! мне все равно,
И кровь течет спокойно, холодно:
Отпустит – падает, как не жива,
И ненависти нет, и страсть мертва,
Лобзание не греет мне уста,
Я ледяною дрожью облита.
Когда б я знала чувств горячих пыл,
Быть может, гнев мне б сердце обновил,
Но встреч не жду и расстаюсь легко.
Он – здесь, я в мыслях – где-то далеко.
Приходят думы – я боюсь и жду,
Когда до омерзенья я дойду.
Чем быть его женою, – что мне честь! —
Я рабство предпочла бы дальше несть.
Когда б ту страсть развеяли ветра,
Когда б ласкал другую до утра,
Счастливой стала б я – еще вчера!
Коль любящей я буду в эту ночь,
Знай, пленник, – это чтоб тебе помочь.
Я жизнь за жизнь тебе надеюсь дать.
И будешь ты с любимою опять
Делить любовь, которой мне не знать.
Прощай! уж утро! Пусть мне будет ложь
И тяжела – но завтра не умрешь».
Читать дальше