Умберто Эко - Сказать почти то же самое. Опыты о переводе

Тем не менее американский издатель побоялся, что многие латинские слова окажутся непонятны его читателям, и Уивер, с моего одобрения, кое-где сократил слишком длинные цитаты, вставив в них парафразы по-английски. Это был процесс «одомашнивания» и модернизации в одно и то же время, благодаря чему некоторые пассажи стали читаться легче, а дух оригинала предан не был.

Нечто совершенно противоположное произошло с переводчицей на русский язык Еленой Костюкович. Мы подумали, что американский читатель, даже не изучавший латыни, все же знает, что речь идет о языке средневекового церковного мира; кроме того, прочитав выражение Depentagono Salomonis [154] **, он сможет опознать нечто похожее на Пентагон и Соломона. Но русскому читателю эти латинские фразы и заглавия, транслитерированные кириллицей, не скажут ровным счетом ничего – еще и потому, что для русского читателя латынь не связывается ни со Средневековьем, ни с церковной средой. Поэтому переводчица предложила вместо латинского использовать церковнославянский, язык средневековой Православной Церкви. Благодаря этому читатель мог испытать то же чувство временной удаленности, проникнуться той же атмосферой религиозности, понимая при этом (по крайней мере, смутно), о чем идет речь.

Таким образом, Уивер модернизировал, чтобы «одомашнить», а Костюкович «одомашнивала», чтобы архаизировать [155].

Эта проблема существует не только при переводе с одного языка на другой, но и при исполнении музыкальных произведений [156]. Мне хотелось бы упомянуть соображения Маркони (Marconi 2000, который, впрочем, отсылает ко всей литературе по этому вопросу) о том, какие исполнения того или иного отрывка из классического произведения следует называть «аутентичными». В принципе аутентичным считается исполнение партитуры, воспроизводящее не только звуки, но также тембры и длительности, которые можно было услышать при первом исполнении. Отсюда – «филологические» исполнения музыки Возрождения на инструментах той эпохи; отсюда стремление избежать того, чтобы отрывки, написанные для клавесина, исполнялись на фортепиано, а отрывки для фортепиано – на современном концертном рояле.

Однако представляется, что «филологическое» исполнение может не соблюсти намерения автора (или текста) потому, что оно не оказывает на нынешнего слушателя того же самого воздействия, которое производило на современника автора.

Возьмем некий отрывок со сложной полифонической структурой, написанный для клавесина. Говорят, слушатели XVIII в., в отличие от нас, способны были уловить все линии полифонической ткани. Отсюда решение некоторых исполнителей: использовать и современные инструменты, зачастую особым образом приспособленные, именно для того, чтобы довести этот эффект до восприятия современного слушателя. Считается, что, хотя при этом используются технические решения, которые не были известны композитору, слушатели оказываются в идеальных для слушания условиях.

Любопытно, что в таких случаях очень нелегко сказать, что́ перед нами: архаизация или модернизация; делается ли все возможное для того, чтобы ввести слушателя в атмосферу текста и культуры оригинала, или же стараются скорее ради того, чтобы эта культура стала приемлема и понятна нынешним адресатам. А из этого явствует, что в континууме возможных решений слишком строгие дихотомии между переводами, ориентированными на цель / на источник, также нужно снять, дабы образовалось некое множество решений, о которых нужно всякий раз договариваться.

А теперь – один трагически забавный пример неудавшейся попытки модернизировать и «одомашнить» в одно и то же время. Речь идет о первом переводе одной из глав моей книги «В поисках совершенного языка» (Есо 1984b; к счастью, перевод был вовремя исправлен).

В моем тексте говорилось о «Великой науке» (Ars Magna) Раймунда Луллия {♦ 103}(тема, несомненно, сложная) и излагался ряд использованных Луллием силлогизмов на теологические темы. В их числе был такой: «Все, что восхваляется величием, является великим, – но добро восхваляется величием – значит, добро является великим».

Если вспомнить о том, что я говорил в главе 4, переводчик должен всячески постараться овладеть Молярным Содержанием, находящимся в распоряжении автора, то есть достаточно широкими энциклопедическими познаниями. Но в данном случае переводчик, видимо, подумал, что рассуждение Луллия слишком абстрактно и нужно, так сказать, пойти навстречу читателю. Поэтому он перевел так: all cats are mammals, Suzy is a cat, therefore Suzy is a mammal («все кошки – млекопитающие; Сьюзи – кошка; следовательно, Сьюзи – млекопитающее»).