Зигмунт Бауман - Идет ли богатство немногих на пользу всем прочим?

Утверждение о виновности жертв неравенства, дополненное и увенчанное их собственной готовностью подписаться под этим вердиктом, фактически предотвращает перерождение несогласия, замешанного на унижении, в программу альтернативного образа счастливой жизни, основанного на иной организации общества. Несогласие сталкивается с участью большинства прочих аспектов человеческой близости: сплошь и рядом оно подвергается, так сказать, «дерегулированию» и «индивидуализации». Ощущение несправедливости, которое в ином случае можно было бы использовать в деле борьбы за большее равенство, оказывается обращено на ближайшие форпосты потребительства, расщепляясь на бесчисленное количество мелких обид, не поддающихся слиянию и объединению — и растрачиваясь в спорадических актах зависти и отмщения прочим индивидуумам, оказавшимся в пределах досягаемости. Разрозненные вспышки гнева дают временный выход ядовитым эмоциям, обычно обузданным и сдерживаемым, и приносят столь же недолгое облегчение — хотя лишь для того, чтобы сделать чуть менее невыносимым покорное, смиренное подчинение отвратительным и ненавистным несправедливостям повседневного существования. Кроме того, как проницательно предупреждал несколько лет назад Ричард Рорти, «если удастся отвлечь пролов от их собственной безысходности с помощью созданных средствами массовой информации псевдособытий [...] тогда сверхбогатым будет нечего бояться» [7, с. 98].

Все разновидности социального неравенства вытекают из раскола между имущими и неимущими, как еще пять веков назад отмечал Мигель Сервантес де Сааведра. Но в разные времена предметы, к обладанию которыми наиболее страстно стремились и невозможности обладания которыми наиболее страстно старались избежать, были разными. Два века назад в Европе, всего несколько десятилетий назад во многих краях, удаленных от Европы, и вплоть до нынешнего дня в некоторых из тех мест, где еще ведутся межплеменные войны и подвизаются доморощенные спасители, главным объектом, обладание которым отличает имущих от неимущих, являлись и по-прежнему являются хлеб или рис (которого вечно не хватает). Благодаря Богу, науке, технике, а также некоторым разумным политическим начинаниям мы с этим уже не сталкиваемся — из чего, разумеется, не следует, что вековечный раскол преодолен и забыт. Напротив, вожделенные вещи, недоступность которых служит причиной наиболее яростного возмущения, в наше время многочисленны и разнообразны — а их число, так же как и искушение обладать ими, растет день ото дня. Одновременно растут гнев, унижение, злоба и обида, вызванные невозможностью обладать ими,—а также желание уничтожить то, чем мы не можем завладеть. Грабежи и поджоги магазинов питаются из того же самого источника и направлены на удовлетворение того же самого стремления.

Сейчас все мы в первую очередь именно потребители — потребители по праву и в силу возложенной на нас обязанности. На следующий день после кошмара 11 сентября Джордж У Буш, призывая американцев преодолеть шок и вернуться к нормальной жизни, не нашел лучшего рецепта, чем совет «пройтись по магазинам». Уровень нашей покупательской активности и та легкость, с какой мы избавляемся от одного предмета потребления, с тем чтобы заменить его «новым и усовершенствованным», служит важнейшим показателем нашего социального положения, играя роль очков, набранных нами в погоне за жизненным успехом. Решение всех проблем, встающих на пути, уводящем нас от бед и приближающем к довольству, мы ищем в магазинах. От колыбели до гроба нас призывают и приучают видеть в магазинах аптеки, полные лекарств, позволяющих исцелить или по крайней мере смягчить все невзгоды и несчастья, встречающиеся в нашей жизни и в жизни вообще. Тем самым магазины и шоппинг в полной мере приобретают подлинно эсхатологическое измерение. Согласно знаменитой формулировке Джорджа Ритцера, супермаркеты — это наши храмы; соответственно, можно добавить, что списки покупок — наши требники, а прогулки по моллам становятся для нас паломничеством. Источником самых ярких эмоций для нас служат спонтанные покупки и избавление от вещей, потерявших для нас привлекательность, с тем чтобы заменить их более привлекательными. Полнота потребительского наслаждения означает полноту жизни. Я покупаю — следовательно, я существую. Покупать или не покупать — такой вопрос перед нами уже не стоит.

Для неудавшихся потребителей, этой современной разновидности неимущих, недоступность шоппинга является кровоточащим и болезненным стигматом неполноценной жизни, знаком никчемности и собственного ничтожества. Речь идет не только об отсутствии удовольствия, но и об отсутствии человеческого достоинства — более того, об отсутствии смысла жизни, а в конечном счете — об отсутствии права называться человеком и каких-либо иных оснований для самоуважения и уважения со стороны прочих.