Мюррей Букчин - К освободительным технологиям

Действительно, все утопии, теории и революционные программы начала XIX столетия сталкивались с проблемами нужды и дефицита: с тем, как на сравнительно низкой ступени технологического развития распределять материальные блага и как соотнести это распределение с трудом. Эти проблемы до такой степени пропитывали революционную мысль, что сравнить это можно лишь с влиянием идеи первородного греха в христианской теологии. То обстоятельство, что людям придется тратить значительную часть своего времени на тяжелый труд, который принесет им лишь скудные плоды, было одной из главных исходных посылок любых социалистических идеологий — либертарных и авторитарных, утопических и научных, марксистских и анархистских. В марксистском представлении о плановой экономике предполагался неоспоримый во времена Маркса факт: социализму все еще придется страдать от нехватки ресурсов. Людям потребуется планировать, а фактически ограничивать распределение благ и рационализировать, а на самом деле — интенсифицировать использование рабочей силы. Тяжкий труд станет при социализме обязанностью для каждого физически полноценного индивида. Такого строго взгляда придерживался даже Прудон, писавший: «Да, жизнь — это борьба. Но борьба не между человеком и человеком, а между человеком и природой; и долг каждого принять в ней участие». Этот аскетический, почти библейский упор на борьбе и долге отражает строгость социализма в эпоху индустриальной революции.

Проблема нехватки и труда — древняя проблема, извлеченная из забвения ранней индустриальной революцией — вызвала в революционных идеях крупный разрыв между социализмом и анархизмом. Свобода в момент революции все еще будет ограничена необходимостью. Как же «управлять» этим царством необходимости? Как принимать решения о распределении благ и обязанностей? Маркс передавал эти решения государственной власти — правда, «переходной» и «пролетарской», но, тем не менее, аппарату принуждения, который стоял бы над обществом. По Марксу, государству надлежало «отмирать» по мере развития технологии и расширения царства свободы, что должно было дать человечеству материальное богатство и свободное время, необходимое для контроля над собственной жизнью. Этот странный расчет, при котором государство выступало в роли посредника между необходимостью и свободой, в политическом отношении мало чем отличался от обычных тенденций буржуазно-демократического радикализма последних веков. Анархистская надежда на ликвидацию государства, со своей стороны, в значительной мере опиралась на веру в жизнеспособность общественных инстинктов человека. Бакунин, к примеру, полагал, что привычка побудит всех индивидов с антисоциальными наклонностями следовать коллективистким ценностям и требованиям, не побуждая общество прибегать к принудительным мерам. Кропоткин, приобретшиий в этой сфере предположений больше влияния на анархистов, ссылался на тягу человека к взаимопомощи — глубинный социальный инстинкт — как на гарантию солидарности в анархистском сообществе (эту концепцию он вывел из своего изучения эволюции животных и обществ [2] См.: П.А. Кропоткин. Взаимопомощь как фактор эволюции. М., 2007. .

Как бы то ни было, остается фактом, что в обоих случаях — и в марксистском, и в анархистском — ответ на проблему нехватки и труда оставался двусмысленным. Царство необходимости напоминало о себе самым грубым образом, и от него нельзя было отделаться простой теорией и предположениями. Марксисты могли надеяться на то, что им удастся управлять необходимостью с помощью государства, а анархисты — на то, что они справятся с ней в вольных общинах. Но в условиях ограниченного технологического развития минувшего века обоим течениям оставалось в вопросе нехватка и труда опираться, в конечном счете, на чистую веру. Анархисты могли возражать марксистам, что любое переходное государство, каким бы революционным они ни было по своей риторике и какой бы демократичной ни была его структура, станет увековечивать свое собственное существование. Оно в потенциале стало бы самоцелью и защитником именно тех материальных и социальных условий, для преодоления которых и было создано. «Отмирание» подобного государства (то есть осуществление им своей собственной ликвидации) потребовало бы от его вождей и бюрократии сверхчеловеческих моральных качеств. Напротив, марксисты могли ссылаться на историю как на доказательство того, что привычка и социальные инстинкты никогда не служили надежной преградой перед давлением со стороны материальной нужды, атаками со стороны собственников или развитием эксплуатации и классового господства. Соответственно, они смотрели на анархизм как на этическую доктрину, оживляющую мистику природного человека и его врожденных социальных добродетелей.