Виктор Смирнов - Гражданственность и гражданское общество

Население, разделенное на курии, избирало уездное земское собрание. Помещики и зажиточные горожане избирали прямо, а крестьяне (только мужского пола) — через выборных от общин. Имущественный ценз был очень высоким. Так, в Москве и Петербурге в прямых выборах участвовали около 5 % взрослого населения. При таком порядке выборов в уездных собраниях дворяне составляли почти 50 % депутатов («гласных»). Они избирали губернское земское собрание (в 1890 г. 89,5 % их депутатов были дворянами). Исполнительными органами уезда и губернии были земские управы.

Особенным было уже то, что базовым, наиболее массовым уровнем земств были крестьянские общины, первичные структуры отечественного традиционного общества, а высшие уровни земской организации находились в руках дворян. Таким образом, земства как структуры местного самоуправления трудно определить как элемент, даже в зачаточном виде, гражданского общества по западному образцу.

Английский антрополог Эрнест Геллнер выдвинул в свое время возражение против отождествления любых форм первичной солидарности с гражданским обществом на основе их функциональной схожести [58]. Он полагал, что нельзя смешивать с гражданским обществом квазитра-диционные общины и ассоциации, построенные в том числе и по сословному признаку.

Не осознавая этого отличия от западного общества, но интуитивно подозревая его, идеологи земского движения так и не смогли прийти к окончательному выводу, что же такое земства. Или это общественная организация, или все же государственная. В объяснительной записке к проекту «Положения о земских учреждениях», направленной в 1863 г. в Государственный Совет, высказана мысль, что «земское управление есть только особый орган одной и той же государственной власти и от нее получает свои права и полномочия; земские учреждения, имея свое место в государственном организме, не могут существовать вне его» [151, с. 92]. Но одновременно, в том же самом документе, земские учреждения называются общественными, а то и частными, хозяйство их в правовом плане приравнивается к хозяйству частного лица, а компетенция ограничивается местными хозяйственными интересами, особыми «земскими» делами таким образом, что характеризует земство как институт негосударственный. Причина такого противоречия заключается, видимо, в попытке свести основания земской организации к привычным западным представлениям о гражданском обществе, а между тем земства конца XIX в. имеют общие черты с земствами XVI в. Это институт традиционного, сословного, солидарного общества. Идеи конкурентных отношений социальных групп, общества и власти не присущи ему, а потому и четкого размежевания между делом общественным и делом государственным просто не существует.

Нельзя отрицать, что некоторые деятели, стоявшие у истоков земского движения, например Н. А. Милютин, пытались придать земствам строго «гражданскую» окраску. «Земское управление как чисто местное, очевидно, не может и не должно нисколько касаться государственных дел, ни интересов государственной казны, ни суда, ни, наконец, полиции исполнительной, сего главного местного органа центральных учреждений. Вне этих отраслей собственно правительственной деятельности остается обширный круг местных интересов, большею частию мелочных, так сказать, обыденных и для Высшего Правительства не важных, но составляющих насущную потребность местного населения», — писал он. «Земства, — добавлял Милютин, — не могут и не должны иметь характера политического; их значение собственно административное» [165]. Но в реальности все сложилось не так. На земства были возложены различные задачи именно государственного значения и к началу XX в. земства предъявляют властям именно политические требования общегосударственного значения, правда, предъявляют верноподданнически.

Идеологом «государственнической» модели земств стал петербургский профессор Н. М. Коркунов. «Общественная теория, — писал он, — видит сущность самоуправления в предоставлении местному обществу самому ведать свои общественные интересы и в сохранении за правительственными органами заведывания одними только государственными делами. Общественная теория исходит, следовательно, из противоположения местного общества государству, общественных интересов — политическим, требуя, чтобы общество и государство — каждое ведало только свои собственные интересы. Государственная теория, напротив, в самоуправлении видит возложение на местное общество осуществления задач государственного управления, службу местного общества государственным интересам и целям. С этой точки зрения самоуправление предполагает не противоположение и обособление местного общества и государства, а призыв местного общества на службу государству. Согласно общественной теории, самоуправление есть самостоятельное осуществление местным обществом своих собственных, общественных интересов, согласно государственной теории — осуществление государственных интересов» [124, с. 165–166].