Юн Эльстер - Объяснение социального поведения. Еще раз об основах социальных наук

Позвольте привести два пространных примера, в которых идеи интеллигибельных убеждений и желаний обрастают плотью. Оба примера взяты из исследований, посвященных гражданским войнам, прошлым и настоящим. Далее я буду использовать эти и некоторые другие исследования, обратившись к ключевому вопросу герменевтики – как мы можем вменять или создавать мотивации и убеждения.

Рассмотрим сначала веру в предопределение, которая была основным предметом разногласий между католиками и кальвинистами во время Религиозных войн. У истоков проблемы стоит сильная религиозная тревога, которую испытывали многие верующие в эпоху, предшествовавшую Реформации, из-за неопределенности перспективы личного спасения. Можно ли быть уверенным в том, что поступков человека будет достаточно для его достижения? Вспоминая о годах своей молодости, Кальвин писал в 1539 году, что даже выполняя требования Церкви признаваться в своих грехах и стирать их из Божественной памяти посредством добрых дел и покаяния, «я был далек от уверенности, и совесть моя не была спокойна. Ибо всякий раз, как я погружался в себя или в сердце своем возносился к Тебе, меня поражал такой ужас, что ни очищение, ни отпущение грехов не могли меня исцелить».

От тревоги его освободил переход от концепции бога, имманентного миру, грозного и гнетущего присутствия, к концепции бога, абсолютно трансцендентного. По сути эта идея была связана с доктриной двойного предопределения: поскольку бог уже давно сделал выбор, кто спасется, а кто будет проклят, для своего спасения ничего нельзя сделать , а следовательно, не стоит беспокоиться о том, что сделанного недостаточно. Ключевой для толкования вопрос касается связи между верой в предопределение и избавлением от тревоги. Априори такое действие доктрины кажется неинтеллигибельным. Согласно учению Кальвина, избранные были небольшим меньшинством, количество которых варьирует (в его высказываниях) от одного на сотню до одного из пятерых. Что, как не вера в то, что человек скорее всего окажется среди проклятых и нельзя ничего сделать, чтобы избежать вечных мучений в аду, может вызвать бо́льшую тревогу? Не попадает ли человек при обращении из католицизма в кальвинизм в буквальном смысле слова из огня в полымя?

Ответ, вероятно, нужно искать в строчках, которые впервые набросал Макс Вебер. Исходя из веры в предопределение, кальвинисты не могли утверждать, что рациональные и систематические усилия принесут им спасение, но они могли утверждать (и утверждали), что она даст им субъективную уверенность в спасении. Сам Кальвин писал, что «призвание избранных само как демонстрация и свидетельство их избранности». И обращение в кальвинизм, как кажется, действительно эффективно устранило неуверенность в спасении. Я вернусь к этой форме магического мышления в главе VII. Здесь я только хочу подчеркнуть, как двойной механизм – самообман и магическое мышление – делает интеллигибельной веру в предопределение.

Далее давайте рассмотрим интеллигибельность мотиваций. Почему юные палестинцы готовы отдать жизнь, выполняя самоубийственные задания? Их основной мотив – отвоевать или защитить свою родину – понять нетрудно [51]. Их дело может быть таким же привлекательным, как в свое время защита демократии в борьбе против Гитлера. Что может поставить в тупик, так это сила этой мотивации. Чтобы сделать ее интеллигибельной, могут потребоваться дополнительные каузальные факторы. Я рассмотрю полдюжины таких факторов и сделаю заключение в пользу одного из них.

До 11 сентября существовало распространенное мнение, что типичный террорист-самоубийца с Ближнего Востока – это неженатый молодой безработный, возможно, испытывающий недостаток секса, для которого религиозное движение может заполнить пустоту, которая при иных обстоятельствах была бы заполнена семьей и работой. После атаки на Всемирный торговый центр за одну ночь эксперты по терроризму решили, что «книгу нужно переписать». Однако колеблющийся, но высокий даже до этого процент использования женщин-террористок должен был побудить ученых усомниться в данном стереотипе. Во время второй интифады участие террористок-смертниц, некоторые из которых имели детей или хорошее образование, было еще более поразительным фактом.

Часто упоминаемые факторы бедности и неграмотности тоже, как представляется, имеют ограниченную каузальную эффективность, по крайней мере в качестве характерных черт конкретных террористов-смертников. Доход и уровень образования среди палестинских террористов на самом деле выше, чем у обычного населения. Объяснения посредством указания на бедность также неудовлетворительны, оставляя без ответа вопрос, как бедность порождает подобную мотивацию. Есть распространенное мнение, что выгоды от самоубийства нужно сравнивать с ценой самоубийства – жизнью. Если жизнь ценится невысоко, цена самоубийства уменьшается. Согласно такому подходу, жизнь в нищете и убожестве так мало ценна для индивида, что цена самоубийства становится несущественной. Я скептически отношусь к этому аргументу, поскольку считаю, что для бедняка его жизнь не менее ценна, чем для любого другого человека. То, что люди приспосабливают свои амбиции к обстоятельствам так, чтобы поддерживать более или менее постоянный уровень удовлетворенности, – это почти точно установленный факт.