Макс Вебер - Избранное. Образ общества

Веберовский анализ таких «стимулов» мало говорит об их эффективности, разве что в общей форме констатирует, что в старые времена люди были сильно подвержены влиянию религиозных верований. Вебер концентрирует внимание на предположительном вопросе о том, что бы делал и чувствовал верующий, если бы он руководствовался стимулами, внутренне присущими его религиозным убеждениям, и я считаю, что этот анализ довольно точно характеризует климат человеческих отношений, воспитанный кальвинизмом, конфуцианством, индуизмом и иудаизмом. Такой климат есть невольный побочный продукт сформулированных доктрин и пастырских проповедей, условностей и взаимных ожиданий в религиозном братстве, личных убеждений и психологических установок верующих индивидов. Вебер не анализировал эти отдельные аспекты. Его внимание было сосредоточено на побудительных и сдерживающих мотивах различных вероучений, а также на облике человека, создаваемом этими вероучениями. Он исследовал общий знаменатель всей этой риторики и действий, которые люди должны принимать во внимание, даже если они пренебрегают ими или безразличны к ним.

(3) Вебер утверждал, что этот тип анализа – так же как и анализ социальных групп и институтов – требует использования общих понятий, полученных из исторического материала, и в своих методологических трудах уделил много внимания логическим обоснованиям этой концептуализации. Соответственно он подчеркивал, что его работа была «неисторической» в том смысле, что этика отдельных религий представлена систематически и всесторонне в большем единстве, чем это когда–либо имело место в ходе их действительного развития… Если бы это было сделано произвольно, то такое упрощение было бы исторической «фальсификацией». Однако это не так, по крайней мере это было сделано непреднамеренно. Автор всегда подчеркивал те черты в общей картине религии, которые были решающими для формирования практического образа жизни, равно как и те, что отличают одну религию от другой [631].

Вебер был убежден в том, что все историки без колебаний имеют дело с такими «неисторическими» понятиями и что было необходимо сделать их явными. В данном конкретном случае это «типологическое упрощение» означало, что для каждой мировой религии он конструировал «модель», основанную на идеях многих писателей, но которую, однако, нельзя найти ни у одного из них в такой законченной форме и ясном изложении. Эти модели – искусственные схемы исследователя, основанные на историческом материале. Вебер полагал, что такие искусственные схемы оправданны, если особая цель их построений четко обозначена [632].

Эта процедура имела, по моему мнению, одно важное последствие для самостоятельной работы Вебера. Устраняя неясность и непоследовательность из религиозной ориентации социальных групп в различных цивилизациях, Вебер непреднамеренно затушевал воздействие этих ориентаций на практический образ жизни этих социальных групп. И хотя одна из основных целей Вебера состояла в объяснении этого влияния, он упустил из виду отклонения, в силу которых у людей, как простых, так и образованных, возникают самые сокровенные убеждения в отношении крайностей окружающих обстоятельств и исторических перемен. Таким образом, Вебер на самом деле так и не пришел к пониманию сути вопроса о том, как оценить влияние религиозных идей на мирскую деятельность и, особенно, экономические действия верующих [633].

Эта точка зрения может быть проиллюстрирована со ссылкой на утверждение Вебера о глубоком беспокойстве, которое чувствовали верующие пуритане, поскольку полная неопределенность в отношении спасения их души стала предметом веры, и в результате они стремились освободиться от этого беспокойства путем упорной самодисциплинирующей деятельности. Вебер основывал это предположение на общем утверждении о том, что в эпоху Реформации такие метафизические представления овладевают умами людей до такой степени, что это перестает быть полностью понятным. Это без сомнения так, но разумно ли допустить, что большинство верующих скорее примирится с беспокойством, чем попытается избежать его последствий? Факты XVII в. говорят о том, что ожидание конгрегации могло бы дать доктрине предопределения как позитивное, так и негативное значение.

Сколько бы проповедники ни доказывали, что многие прокляты навеки, они все же сочли нецелесообразным, равно как и теоретически невозможным, назвать по имени всех тех, кто, возможно, не обретет спасение. Они говорили и действовали, следовательно, таким образом, как будто не существовало такого сознания, которое нельзя было бы не разбудить, как будто каждый простой грешник мог быть превращен в святого. Из всего этого следует очевидный вывод, что прощение получат все, кто сознательно не отвергает его [634].