Вячеслав Глазычев - Глубинная Россия - 2000 - 2002

В каждом из городов, которые мне довелось углубленно обследовать самому, непременно обнаруживалось несколько исключений из общего правила. Так, удалось встретить бывшего заводского инженера, а ныне владельца автосервиса, парка грузовых машин и строительных комплексов, который платил тщательно отобранным сварщикам и слесарям (с того же завода) действительно хорошие для провинциального города деньги (полтораста долларов по ведомости и ещё триста пятьдесят помимо ведомости), за счет чего мог добиться фабричного качества в ремесленных условиях. На моих глазах завершалась сборка гигантской фуры, и зачистка под грунтовку вызывала подлинное эстетическое удовлетворение. Невольно вспомнилась фетовская фраза о волах и железной дороге. Действительно, с абстрактно экономической точки зрения ручное изготовление аналога фабричному продукту есть чистейшей воды абсурд, однако если результат существенно уступает в цене даже лизинговому западному товару при схожем качестве, то это уже не абсурд, а чистейший экономический расчет. Сходные ситуации я встречал многократно: в том же городе на частном хлебозаводе можно было увидеть такой машинный парк, от которого любой западный инженер-технолог, привыкший к целостным комплексам, и тем более механик пришел бы в ужас. Машины секонд-хэнд собраны из множества мест по сходной цене и восстановлены, но за счет виртуозного мастерства механиков, обоснованно сбежавших с завода, где им платили гроши за тупую работу, весь этот машинный винегрет превосходно функционирует. К сожалению, пока удерживаются в полумертвом состоянии «останцы» советской индустрии и сервиса, дело гораздо чаще в точности повторяет сценку, запечатленную тем же Фетом:

«К свету я был дома, где меня ожидал сатир, и — увы! — пятнадцать болтавшихся без дела рабочих. Если разборка машины была решительная, то как назвать сборку? Сатир долбней колотил по колесам, ломил их рычагами и, по-видимому, хотел все раздробить.

— Помилуй, что же ты загоняешь клинья, а ни разу не прикинул по ватерпасу?

— Тут ватерпас не пользует.

— Хоть бы мелом понаметил, где неверно.

— Тут мел не пользует».

Фет работал в реальной крестьянской среде, работая, не мог не наблюдать, наблюдая, не мог не видеть глубочайшую связь между разбуженными потребностями и средствами для их удовлетворения:

«Только та личная потребность вполне законна, на которую у потребителя есть средства. Удерживать желания на уровне материальных средств и даже спускать их ниже этого уровня можно только при внутренней борьбе с ежеминутными соблазнами с помощью известных соображений. Это весьма трудно. Тогда как страдательно отдаваться внешним побуждениям (стимулам) легко и приятно. Поэтому, по крайней мере у нас, люди, живущие по средствам, составляют меньшинство, а живущие сверх состояния — большинство. В экономическом отношении человек, легкомысленно разбрасывающий избыток дохода в виде ли предметов тщеславия или страсти, воочию доказывает, что этот избыток ему не нужен (а кому об этом судить, как не ему самому?)».

Морализм Фета симпатичен, но, как доказано историей, и утопичен тоже. Драма отечественной «перестройки» была подготовлена предыдущими десятилетиями существования за железным занавесом, в котором всё же были и щели, и дырочки. Как ни малы были они, но страстное желание одеваться по западной моде и мечта о бытовой технике проникала в Советский Союз с женами командированных ещё в конце 20-х годов, а с женами специалистов, находившихся в Испании, — в конце 30-х. Она проникала через «трофейные» фильмы и в 40—50-е породила первичный феномен «стиляг», а затем уже — активное предпринимательство, именовавшееся фарцовкой. С началом туристических круизов ошеломляющее знакомство с витринной стороной Европы распространялось среди все большего круга, а к началу «перестройки» число людей, своими глазами видевших западные города, было немалым, да ещё к нему следует добавить тех, кто покупал вещи за «чеки» в сети магазинов «Березка», и тех, кто перекупал чеки у них. В целом, к началу 90-х годов в обществе было аккумулировано грандиозное нетерпение, жажда иметь «все и сразу» была аутентичным демократическим чувством.

Не будет большим преувеличением сказать, что весьма значительная часть нефтедолларов, заработанных на экспорте (за вычетом уведенных крупных капиталов и действительно элитного потребления), была обменена на «сникерсы» и жевательную резинку, которая у детей глубинной России повсеместно именовалась «жувачкой». Прошло десять лет, однако накопившаяся жажда ещё не утолена. В июне 2002 года, когда я проводил проектный семинар в Рузаевке, в городе и в районе проходили выпускные школьные балы. Не было ни одной девушки, бальное платье которой стоило бы меньше 200 «условных единиц», было много и более дорогих, что заведомо превышает меру доступного без крайнего напряжения сил большинства семей. И не только в районном центре — на следующее утро я вручал призы малышам, авторам рисунков, и вчерашним десятиклассникам, писавшим сочинения о родном для них месте [76]. Среди победителей была девушка из отдаленной от райцентра деревни, и на ней было такое же, очень дорогое по местным меркам, платье.