Ричард Фейнман - Наука, не-наука и все-все-все

Другая важная причина – идеологическая. Мы немножко подпортили себе репутацию: допустили, чтобы нас опередили в технологиях другие ребята. Неплохо бы нашу репутацию восстановить. Ни одна из этих причин, отдельно взятая, не является достаточной и не объясняет наших полетов на Луну. И все же, думаю, если сложить перечисленные доводы и добавить к ним другие, до которых я не додумался, получим причину достаточно вескую.

Так, я отошел от темы.

Хотелось бы поговорить еще об одном предмете – о том, как у нас появляются новые идеи. Это больше чтоб развлечь присутствующих студентов. Как рождаются новые идеи? В основном по аналогии, а работая с аналогиями, люди часто совершают серьезные ошибки. Очень увлекательная игра – оглянуться в прошлое, в «ненаучные» века, увидеть там какую-то вещь и спросить – а есть ли она у нас, где она теперь? Давайте поиграем в эту игру. Начнем со знахарей. Знахарь говорит, что может лечить. Внутри больного сидят духи, которые хотят вырваться наружу. Их надо выгнать с помощью яйца и так далее. Нужно использовать змеиную кожу, нужно использовать хинин. Хинин помогает. Знахарь не понимает, что у него неверное представление о происходящем. Если бы я жил в племени и заболел, то пошел бы, конечно, к знахарю. Он про болезни знает больше всякого другого. Но все же я не устаю повторять ему, что он сам не понимает, что делает, и когда-нибудь, когда люди исследуют предмет, они научатся делать это гораздо лучше. А у нас кто знахари? Конечно, психоаналитики и психиатры. Послушайте только их мудреные идеи, которые они успели напридумывать за очень короткий срок, и сравните с другими науками – сколько там нужно времени, чтобы разработать одну идею, потом следующую… посмотрите, какие сложные понятия – «оно» и «эго», «напряжение» и «сила», «притяжение» и «отталкивание», – ну не может этого всего быть! Не может одна голова – или даже несколько голов – сделать столько открытий за такой короткий срок. Однако напоминаю: если вы живете в племени, кроме как знахарю вам некуда обратиться.

Теперь еще одно развлечение – специально для студентов этого университета. Среди прочего я размышлял о средневековых арабских ученых. Сами они науку не очень продвинули, зато написали много комментариев о трудах великих мыслителей, живших до них. Они писали комментарии на комментарии. Разбирали, кто и что о ком написал. Они просто писали комментарии. Это своего рода болезнь разума, когда свобода мышления, новые возможности недооцениваются на том основании, что лучше, чем есть теперь, я, мол, ничего не придумаю. И значит, не имею права что-либо менять, или изобретать, или о чем-то таком помыслить. Вот ваши преподаватели английского. Они увязли в традициях, они пишут комментарии. А будь у них более широкий взгляд на мир, возникло бы множество интересных задач. Например: сколько существует частей речи? Не изобрести ли еще одну? Уххх!

А как насчет словаря? Не слишком ли у нас много слов? Нет. Они нам нужны, чтобы выражать мысли. Или слов слишком мало? Нет. Каким-то образом в течение хода нашей истории нам удалось придумать замечательные комбинации слов.

Теперь рассмотрим этот предмет на более низком уровне. Все мы знаем книгу «Почему Джонни не умеет читать?» Ответ: из-за правил письма. Финикийцы две тысячи… нет, больше, три или четыре тысячи лет назад, где-то так, сумели вывести для своего языка схему передачи звуков с помощью символов. Это было очень просто. У каждого звука – соответствующий символ, у каждого символа – соответствующий звук. Поэтому, видя символы, мы представляем, как звучит слово. Чудесное изобретение. Но с течением времени происходит всякое, и в английском языке правописание совсем отбилось от рук. Почему нельзя изменить правописание? Кому этим заняться, если не профессорам английского? Если преподаватели английского жалуются, что студенты, приходя в университет после стольких лет учебы, не умеют грамотно написать простое слово, я говорю: проблема в том, как мы пишем простые слова.

При желании, конечно, можно заявить, что дело идет о стиле и красоте языка, и изобретение новых слов и частей речи может все испортить, однако нельзя же утверждать, что новое написание как-то повлияет на стиль.

Нет никакой формы литературного или другого искусства, за исключением кроссвордов, для которых имел бы значение способ правописания. Да и кроссворды могут строиться в соответствии с другим правописанием. И кому как не профессорам английского этим заниматься. Если мы дадим им два года и ничего не изменится – пожалуйста, не нужно изобретать три способа, хватит одного; если мы подождем два или три года и ничего не изменится, попросим филологов, лингвистов и так далее, потому что они сумеют. Представляете – во всех других языках можно написать буквами слово и знать, как оно звучит. Это вообще нечто! А уж с одним-то английским они как-нибудь управятся.