Ричард Фейнман - Наука, не-наука и все-все-все

В-третьих – насколько мне известно, во всем массиве научных данных нет ничего подтверждающего или опровергающего известное правило, что поступать с другими следует так, как тебе хотелось бы, чтобы поступали с тобой. То есть на основе научных исследований подтвердить это правило нельзя.

И наконец, я хотел бы привести небольшой философский аргумент… философия – не мой конек, но уж позвольте пофилософствовать, чтобы объяснить, почему я в принципе считаю, что наука и вопросы морали не взаимосвязаны. Обычная человеческая проблема, важный вопрос таков: «Делать или нет?» Это вопрос действия. «Что я должен делать? Нужно ли это делать?» И как на него ответить? Его можно разделить на две части. Можно сказать: «Что произойдет, если я это сделаю?» Ответ не подскажет мне – делать или не делать. Остается вторая часть вопроса: «Хочу ли я, чтобы это произошло?» Иными словами, первый вопрос «Если я это сделаю, что произойдет?» хотя бы приемлем для научного рассуждения; собственно, это типичный вопрос при научном исследовании. Он не означает, что ответ нам известен. Отнюдь нет. Мы никогда не знаем, что произойдет. Наука находится в зачаточном состоянии. Но в научном царстве у нас есть хотя бы способ с этим справиться. Способ такой: «сделай – и увидишь»; мы об этом говорили – информация накапливается и так далее. И потому вопрос «Что произойдет, если я это сделаю?» – типично научный. А вот ответ на вопрос «Хочу ли я, чтобы это произошло?» – в конечном итоге: «Нет». Например, вы скажете: «Если я так поступлю, все умрут, и я, конечно, этого не хочу». А откуда вам знать, хотите вы или нет?

Можем взять другой пример. Вы скажете: «Если я выберу эту экономическую политику, в стране наступит депрессия, а я не хочу, чтобы это случилось». Стоп. Понимание того, что в стране наступит депрессия, еще не говорит о том, что вам это не нужно. Нужно еще рассудить. Возможно, ощущение власти, которое вы получите, или последующая польза для страны покажутся вам гораздо важнее тягот народа. Возможно, кто-то при этом пострадает, а кто-то нет. И потому в итоге следует вынести суждение в зависимости от того, что важнее – отдельные люди или жизнь в целом. Надо проследить отдаленные последствия – и вот тогда уже можно говорить: «Да, я этого хочу» или «Нет, я этого не хочу». Тогда суждение будет иметь совсем другую суть. Понятия не имею, как знание того, что произойдет, поможет решить, хотим ли мы самых отдаленных последствий. И потому я считаю, что нельзя решать вопросы морали научными методами и что эти вещи не взаимосвязаны.

Теперь о вдохновении – третьем аспекте религии, и этот вопрос подводит меня к главному вопросу, который я хочу задать всем, потому что сам не знаю ответа. Сегодня источник вдохновения, источник силы и поддержки в любой религии тесно связан с ее метафизическим аспектом. То есть вдохновение приходит благодаря труду для Бога, благодаря подчинению его воле и так далее. Такого рода эмоциональная зависимость, сильное чувство, что вы поступаете правильно, ослабляется, стоит лишь возникнуть малейшему сомнению в существовании Бога. Значит, если вера в Бога недостаточно сильна, данный способ подпитки вдохновением не работает. Я не знаю решения этой проблемы, проблемы поддержания истинной ценности религии как источника силы и отваги для большинства людей, – при том, чтобы не требовалось абсолютной веры в ее метафизическую систему. Можно попробовать придумать для религии метафизическую систему, с постулатами которой наука пребывала бы в полном согласии. Но, наверное, невозможно найти такую всеохватную науку, которая рискнет заглянуть в неизвестное и заранее ответить на все вопросы так, чтобы в конечном итоге все ответы оказались верными. Если мы будем требовать абсолютной веры в метафизический аспект, без конфликта никак не обойдется; я не понимаю, как поддерживать ценность религии в качестве источника вдохновения, если мы в этом аспекте сомневаемся.

Западный мир, на мой взгляд, опирается на две великие традиции. Первая – дух научного поиска, жажда проникнуть в неведомое, причем неведомое для этого следует признать неведомым, то есть необходимо согласиться, что во Вселенной есть неразгаданные тайны, согласиться, что мы многого не знаем. Говоря кратко: смирить свой разум.

Вторая традиция – христианская этика: в основе наших поступков лежат любовь, всеобщее братство, уважение к личности, смирение духа.

Эти две традиции логически взаимосвязаны. Но чтобы следовать идее, помимо логики нужна смелость. Если люди возвращаются к религии – к чему они возвращаются? Является ли современная церковь местом, где человек, сомневающийся в Боге, получит утешение? Или более того – человек, не верящий в Бога? Даст ли современная церковь поддержку, оценит ли важность таких сомнений? И разве до сих пор мы не поддерживаем одну из этих традиций непременно за счет другой? Где нам черпать вдохновение для поддержки этих двух столпов западной цивилизации так, чтобы они стояли рядом в полной своей мощи, не боясь друг друга? Не знаю. Но это лучшее, что я могу сказать про отношения науки и религии, религии, которая была и остается источником моральных ценностей, равно как и вдохновляет на следование этим ценностям.