Виолетта Гайденко - Западноевропейская наука в средние века - Общие принципы и учение о движении

Продолжим аналогию: пусть все существа обладают пятью органами чувств, но результаты деятельности этих органов сопрягаются у них по-разному: у одних в основу «предметности» кладутся зрительные впечатления, у других — слуховые, у третьих — тактильные и т.д. И в этом случае картины мира, создаваемые ими с разными «предметными» установками, будут весьма отличаться между собой. Хотя здесь уже возможно взаимопонимание; необходимо лишь учесть, что та «предметная» установка, которая кажется естественной для данного существа, не является единственно возможной, что наряду с ней могут существовать и другие и что оно само может переключаться на иной способ сопряжения чувственных восприятий. Но чтобы переключиться, надо прежде всего обратить внимание на свою собственную установку, — уже не бессознательно выполнять предписания, которые она диктует процессу познания, а суметь взглянуть на нее со стороны, т. е. поставить под вопрос «естественность» своей познавательной позиции.

В реальной истории науки речь, конечно, не может идти о различии способов чувственного восприятия. Люди, создававшие науку на всем протяжении ее истории, мало отличались в этом отношении. Однако их мировосприятия так же радикально разнились, как и у гипотетических существ, о которых мы только что говорили. Причина этого — в различной ориентации как чувственного, так и рационального познания, обусловленной тем, в какое отношение ставит себя человек к объекту познания: созерцательное, деятельностное или какое-нибудь другое. Очевидно, что вне отношения к предмету познания нет и самого предмета. Но это отношение позволяет не только высветить «кусок» реальности, оно предопределяет «форму», в которой последняя предстанет перед исследователем. Разные позиции дадут разные проекции одного и того же; у каждой из них будут свои критерии «понятности» и достоверности, свой идеал знания. В частности, для человека, занимающего созерцательную позицию, понять что-либо — значит сделать это ясным для себя как субъекта восприятия. Механизмы объяснения не должны в этом случае апеллировать ни к активным действиям познающего субъекта, ни к тому, что становится ясным и понятным лишь при предположении «деятельностного» отношения к миру. При этом каждая из проекций будет по-своему истинной, будет схватывать такой аспект реальности, который исчезает из поля зрения при другом отношении к ней. Знание о реальности «самой по себе», при такой трактовке познания, получается не за счет выбора «объективной» позиции, не преломляющей познаваемое сквозь призму познавательного процесса (что невозможно), а за счет осознания и строгой фиксации своей познавательной позиции в каждом конкретном случае и корректировки данных, полученных под одним углом зрения, теми результатами, которые были открыты в горизонте иных «точек отсчета».

Нет более банальной и повсеместно повторяемой фразы, чем та, что наука в эпоху античности и средневековья ориентировалась главным образом на наблюдение природы, не ставя перед собой задачи их преобразования, т. е. ограничивалась созерцательным отношением к действительности*. Созерцательная позиция рассматривается как основной породили, в более мягкой формулировке, как главный фактор, ограничивающий возможности науки того времени. И это естественно, коль скоро результаты научных исследований оцениваются с точки зрения возможностей, открывающихся в горизонте «деятельностной» позиции. Но если целью исторического экскурса в прошлое является не самоутверждение историка как человека науки своего времени, всецело принимающего все ее достижения и предрассудки, а стремление взглянуть на себя, на современную науку со стороны, чтобы оценить не только силу, но и слабость, внутренние границы научного знания своей эпохи, то тогда он будет заинтересован в том, чтобы «изнутри» оценить возможности и перспективы, открываемые иной — в данном случае созерцательной — позицией в мире. Коль скоро он признает допустимость разных «точек отсчета», необходимость их всех (хотя и в неравной мере) для достижения совершенного знания о мире, их взаимодополнительность, то он совершенно иначе отнесется к тезису о созерцательности науки предшествующих эпох. В том, что античные и средневековые мыслители и ученые постарались последовательно провести одну и ту же установку сознания, он увидит не недостаток, а величайшее достоинство. Ограниченность была в другом — в отсутствии альтернативных позиций, а не в утверждении одной из них. Беспрецедентная в истории науки четкость исходной позиции, стремление до конца выявить предпосылки и следствия, вытекающие из нее, заставляют увидеть в «созерцательной» науке не просто феномен давно отошедшей эпохи, представляющий лишь чисто исторический интерес, а нечто большее, — фиксацию некоторых инвариантов человеческого познания, не меняющихся с течением времени. Античность и средневековье сформулировали принципы, которыми неизбежно будет руководствоваться человек, вставший в позицию «созерцания», в какую бы эпоху он ни жил.