Петер Матт - Литературная память Швейцарии. Прошлое и настоящее

И либерализм Макса Фриша, и консерватизм Дюрренматта имеют теологические аспекты. У Фриша эти аспекты (хоть и сильно замаскированные) связаны с учением об имманентной миру возможности самоспасения. У Дюрренматта они (поначалу открыто, а позже он их всё в большей мере отрицает) выражены в неортодоксальном понятии Бога и в представлении, которое сформировалось не без влияния протестантизма: о спасении, обретаемом «исключительно благодаря божественной благодати» — sola gratia. Если консерваторы полагают, что мир не вовлечен в грандиозный процесс самостановления, развивающийся по гегелевской модели, то есть целенаправленно, и что ничего нового не происходит (все уже изначально было, мир остается таким, каким был всегда), — значит, консерватор должен предложить какую-то модель основополагающей для мира структуры. У Дюрренматта, если говорить очень схематично, это вертикальная модель: с человеческим миром (не-спасенным, жестоким, кровожадным, алчным, несправедливым) внизу и Богом (недоступным, непостижимым, вызывающим страх и почитание) вверху, надо всем. И хотя Дюрренматт пытался изгнать из этой модели всю христианскую теологию, хотя он всё более ожесточенно заявлял о своем атеизме, хотя вычеркивал в написанных им произведениях (например, в конце рассказа «Туннель») все моменты, связанные с верой, от самой модели он так и не отказался. Конститутивные верх и низ сохраняли для него значимость, даже когда он утверждал, что вверху никого нет. Он упразднил все мыслимые образы Бога, но то место в Универсуме, где пребывал бы Бог, если бы Он был, для Дюрренматта продолжало существовать как упорядочивающая инстанция Целого. Поэтому Дюрренматт и сумел в поздней повести «Поручение» развить грандиозную теорию: человечество будто бы уже не выдерживало того, что сверху за ним постоянно наблюдает Бог. И упразднило Бога. Но тогда оказалось: теперь люди не выдерживают, что никто больше не смотрит на них сверху, что они, так сказать, вынуждены жить под выколотым оком. Мировые державы, ввергнутые в панику новой ситуацией (отсутствием Великого наблюдателя), инсталлировали гигантские системы для взаимного наблюдения и контроля: якобы из политических соображений, а на самом деле для того, чтобы избежать этого ужаса — когда никто больше тебя не видит. Глаз Божий реконструируется как продукт высоких технологий, спутниковое наблюдение становится эрзацем прежнего божественного Провидения.

Я рискну предположить, что консерватор всегда воспринимает мир в вертикальном порядке, либерал же — в горизонтальном. Ведь мир как процесс можно мыслить только в виде прямой линии, стремящейся к горизонту. Так, бросается в глаза, что главное событие в произведениях Макса Фриша — прорыв в новое существование — часто связано с морем, с этой гигантской поверхностью, которая простирается горизонтально и через которую пролегает путь к долгожданному возрождению, к спасенной жизни. А что спасение у Фриша почти каждый раз не удается, это в свете интересующей нас проблемы никакой роли не играет. Зачарованность Дюрренматта космическим пространством, чудовищным Вверху, тоже обретает в этом контексте дополнительное значение. В пьесе «Ангел приходит в Вавилон», программном выражении консерватизма Дюрренматта и его негативной философии истории, девушка Курруби, которую также называют милость неба [267] Так слово Gnade переведено в русском варианте пьесы (выполненном Н. Оттен). Другой возможный вариант перевода — «благодать». , спускается на Землю прямо с туманности Андромеды, чтобы остаться здесь как воплощение вечной, но никогда не сбывающейся надежды, которой каждый человек пытается завладеть. Очевиднейшей вещи — что фильм Ларса фон Триера «Догвилль» (2003) построен по модели пьесы «Ангел приходит в Вавилон» (1953) — критики, как ни странно, не заметили. А ведь главную героиню фильма, которую играет Николь Кидман, зовут Грейс (Grace), то есть «милость неба», — точно так же, как и таинственную Курруби («милость неба», Grade). Оказывается, можно за пятьдесят лет столь основательно забыть пьесу, которая входит в сокровищницу мировой литературы!

Что я здесь сделал? Я включил Фриша и Дюрренматта в широкий контекст истории политического мышления (начиная с эпохи Просвещения). В результате выявился контраст между двумя этими писателями — гораздо более отчетливо, чем при обычных попытках связать их с послевоенным экзистенциализмом. Разумеется, и прежний подход важен для понимания их обоих, особенно в связи с тем, что касается трактовки акта принятия решения. Но теперь мы, вероятно, отчетливее видим, насколько по-разному мотивирован у двух этих авторов протест против существующего. То, что «взрывает» Дюрренматт, — это институции, государство, церковь и система правопорядка, теории и модели либерализма и коммунизма (а в конечном счете и концепция Фриша, основанная на принципе самоспасения индивида). Согласно Дюрренматту, спасение возможно только как милость, дарованная свыше, — даже если в последние десятилетия он давал понять, что сама мысль о трансцендентном происхождении такой милости для него абсурдна. И все же в романе-завещании «Ущелье Вверхтормашки» (в последнем предложении) дитя, обещающее Спасение, прыгает в утробе у юной Эльзи, а сама Эльзи, вторая Курруби, еще и шепчет: «Рождество»…