Ольга Елисеева - Повседневная жизнь русских литературных героев. XVIII — первая треть XIX века

Считается, что под домино скрывались императрица Александра Федоровна и либо одна из ее придворных дам, либо старшая дочь — великая княжна Мария Николаевна. Супруга австрийского посла Долли Фикельмон описала один из таких праздников 1835 года: «В пятницу на масленой неделе я сопровождала с большой таинственностью и инкогнито императрицу в маскарад… Мы оберегали ее на бале до 3 часов утра. Она интриговала (кокетничала под маской. — О. Е.), очень забавлялась и веселилась, как юная девица, вырвавшаяся из-под отцовской опеки, но невинно и чисто, пугаясь каждого чуть более ласкового или фривольного слова, адресованного к ее маске, и все же смеялась и приходила в восторг от всех этих новых для нее словечек» [532] Фикельмон Д. Дневник 1829–1837. М., 2009. С. 327. .

Границу приличия в маскараде переступить было очень легко, ведь нарочно делался вид, будто публика не знает, кто под домино. Однажды у Энгельгардтов Ж. Дантес назвал императрицу «дорогуша». Этот случай вызвал первый серьезный выговор в его адрес со стороны государя. Тот сам прекрасно понимал, как зыбко положение на подобных балах. «Много объяснений адресуется ему под прикрытием черного домино, за которым скрывается и светская дама, и танцовщица, и служанка», — продолжала Фикельмон.

Была ли колкость Лермонтова более утонченной, чем «дорогуша» Дантеса? В «Княгине Лиговской» поэт объяснил, почему дерзит на балах: «В коротком обществе, где умный разнообразный разговор заменяет танцы… он мог бы блистать и даже нравиться… Но таких обществ у нас в России мало, а в Петербурге еще меньше… Хороший тон царствует только там, где вы не услышите ничего лишнего, но увы! друзья мои! зато как мало вы там и услышите!» Продолжая ту же тему в «Герое нашего времени», автор добавил уже о княжне: «Она смутилась, — но отчего?.. Оттого, что мой ответ ей показался дерзким? Я желал бы, чтоб последнее мое предположение было справедливо». Итак, дерзость заставляет заметить говорящего. А слушающих — на мгновение сбросить «приличьем стянутые маски».

Вскоре после бала в Дворянском собрании появилось стихотворение «1-го января» или «Как часто, пестрою толпою окружен…». Где были такие строки:

Свет в очередной раз всполошился. Напрягся даже А. X. Бенкендорф, до того благосклонно относившийся к Лермонтову и даже, ради бабушки поэта, добившийся его возвращения из первой ссылки.

Обратим внимание: княжна Мери описана в повести так, точно Печорин не видит ее лица: две дамы под руку, одна из них «молоденькая, стройная», и судить о ней можно только по башмачкам, которые «стягивали у щиколотки ее сухощавую ножку так мило, что даже не посвященный в таинства красоты непременно бы ахнул, хотя от удивления». Шляпки с полями в данном случае исполняют роль масок, скрывая женщин. «Они одеты были по строгим правилам лучшего вкуса: ничего лишнего. На второй было закрытое платье gris de perles (серо-жемчужного цвета. — О. Е .) [533] На ранних портретах Марии Николаевны ее изображали обычно в платье жемчужного цвета, в то время как голубой был как бы присвоен Ольге Николаевне, а розовый — Александре Николаевне. , легкая шелковая косынка вилась вокруг ее гибкой шеи… Ее легкая, но благородная походка имела в себе что-то девственное, ускользающее от определения, но понятное взору. Когда она прошла мимо нас, от нее повеяло тем неизъяснимым ароматом, которым дышит иногда записка милой женщины».

Намеки, намеки, намеки… Но великая княжна Мария вовсе не нуждалась в защите. Это была не рассудительная Ольга Николаевна, не нежная «Адини — лучик света» — Александра Николаевна, и даже не мать — порой робкая и застенчивая Александра Федоровна. Любимица отца Мэри часто вызывала в семье споры: может, лучше с таким характером было родиться мальчиком?

Ее сестра Ольга писала о ней: «Ее сходство с Папа́ сказывалось теперь особенно, профиль к профилю она казалась его миниатюрой. И она стала его любимицей, веселая, жизнерадостная, обаятельная в своей любезности. Очень естественная, она не выносила никакой позы и никакого насилия. Ее ярко выраженная своеобразность позволяла ей всюду пренебрегать этикетом, но делала она это с такой женской обаятельностью, что ей все прощалось. Переменчивая в своих чувствах, жесткая, но сейчас же могущая стать необыкновенно мягкой, безрассудно следуя порыву, она могла флиртовать до потери сознания и часто доставляла своим поведением страх и заботы Мама́. Сама еще молодая, та радовалась успеху дочери, испытывая в то же время страх перед будущностью Мэри» [534] Ольга Николаевна, великая княжна. Сон Юности. С. 341. .