Альфред Барков - Прогулки с Евгением Онегиным

Завершим рассмотрение вопроса о характере взаимоотношений Пушкина с Катениным в период, предшествовавший созданию «Евгения Онегина» и «Бориса Годунова».

Выпад против романтиков круга «Арзамаса», сделанный Катениным созданием поэмы «Ольга», вызвал возмущение со стороны Вяземского, который поделился с Пушкиным планом ответной эпиграммы. По этому поводу между ними произошел такой обмен мнениями:

20 февраля 1820 г., Вяземский – Пушкину: «Поздравь, мой милый сверчок, приятеля своего N.N. с счастливым испражнением барельефов пиров Гомера». (В переписке Вяземский называет Катенина «Преображенский мост», а Пушкин – «Преображенский приятель»). Дело в том, что при переводе с французского Катенин неправильно интерпретировал слово reliefs (объедки) как «барельефы», сильно исказив смысл: должно было быть «объедки со стола Гомера».

21 апреля Пушкин пишет в Варшаву: «Я читал моему Преображенскому приятелю – несколько строк, тобою мне написанных в письме к Тургеневу, и поздравил его с счастливым испражнением пиров гомеровских. Он отвечал, что […] твое, а не его […] Он кажется боится твоей сатирической палицы; твои первые четыре стиха на счет его в послании к Дмитриеву – прекрасны; остальные, нужные для пояснения личности, слабы и холодны – и дружба в сторону, Катенин стоит чего-нибудь получше и позлее. Он опоздал родиться – и своим характером и образом мыслей, весь принадлежит 18 столетию. В нем та же авторская спесь, те же литературные сплетни и интриги, как и в прославленном веке философии». В этом письме позиция Пушкина просматривается четко: усилить критику Катенина. И Вяземский это понял (30 апреля):

«Его ответ не удобопонятен: как быть моему […] его испражнением? разве я ему в штаны […]? […] Если ты непременно хочешь, чтобы стихи мои в послании к Дмитриеву метили на Катенина, то буде воля твоя; но признаюсь, что я не слыхал, чтобы он когда-нибудь унижал достоинство Державина […] Следственно на его долю выпадает один стих о Людмиле. Нахальство входить в рукопашный бой с Жуковским на поприще, ознаменованном блистательными его успехами. Тут уже идет не о личности, а о нравственном безобразии такого поступка; ибо не признавать превосходства Жуковского в урожае нынешних поэтов значит быть ослепленным завистью: здесь слепота глупости подозреваться не может. Еще окончательное слово: стихотворческого дарования, не говорю уже о поэтическом, в Катенине не признаю никакого».

То есть, дело вовсе не в эпиграмме в адрес Колосовой, к чему пытаются свести разногласия между Пушкиным и Катениным его апологеты; дело в завистливой позиции бездарности по отношению к истинным талантам, в нападках на русский романтизм. Уже тогда, в начале 1820 года проявилась та самая солидарность передовых литераторов, которая потом еще не раз даст о себе знать при создании «Евгения Онегина».

Вяземский удовлетворил просьбу Пушкина и усилил в своем «Послании к И. И. Дмитриеву» критические моменты в отношении Катенина; вот как стало выглядеть это место при публикации:

Упоминание о «бое» с Жуковским, «певцом Людмилы», сразу же делало Катенина узнаваемым объектом сатиры этого места «Послания». «Что для иного труд, то для него есть шутка» – видимо, Пушкин нашел это место настолько удачным, что решил обыграть его в «Разговоре книгопродавца с поэтом» («Стишки для вас одна забава, Немножко стоит вам присесть»), что должно было сразу увязать в сознании читающей публики личность Катенина – объекта эпиграммы Вяземского – как с героем первой главы романа, так и с персонажем «Разговора»; таким образом, все становилось сразу на свои места уже при первой публикации.

В 1821 году Вяземский создает написанное типично катенинской строфикой, с использованием четырехстопного хорея сатирическое стихотворение «Стол и постеля», в котором высмеял и склонность Катенина к вину («виноградник за столом»), и поэтическую его несостоятельность: