Альфред Барков - Прогулки с Евгением Онегиным

Уж поскольку разговор зашел о безошибочности оценки Пушкиным психологических доминант окружающих его людей, то стоит еще раз возвратиться к тому предвидению, которое было заложено в сюжет («истинный») «Разговора книгопродавца с поэтом». Вспомним, что поэт, сдающий свою книгу издателю, живет на склоне лет одиноким отшельником, так и не реализовавшим свой потенциал.

Специалисты по творчеству Катенина отмечают, что центральная лирическая тема зрелого Катенина – тема судьбы отверженного поэта. Она сквозит и в его эпических произведениях: поэт отвержен, но не смирился духом. Вот что писал по этому поводу В. Н. Орлов:

«В 1834 вышла «Княжна Милуша», которую Пушкин назвал (вряд ли справедливо) его лучшим произведением. В сказке хороши лирические отступления. Они связаны единой темой – все той же темой судьбы поэта, пережившего свое время, растерявшего старых друзей и непризнанного новым поколением. В своей последовательности эти три больших лирических отступления составляют как бы три части единого целого: в первой говорится о волшебной власти поэзии, во второй утверждается гордая и независимая миссия истинного поэта, в третьей содержатся грустные размышления о печальной судьбе поэта и его немногих друзей:

Ничего другого Катенину и не оставалось, как принять такую позу поэта, гордого своей независимостью и не ищущего всенародного признания. В такой позе Катенин, забытый светом, и оставался до конца своих дней» {60}.

«Пускай хвала счастливейшим дается…» За десять лет до этого у Пушкина уже было: «Пускай их юноша [Шаликов] поет Счастливый баловень природы».

Восхитимся еще раз гением Пушкина, уже в 1824 году описавшего и такой финал Катенина как поэта.

А если почитать многочисленные работы пушкинистов о так называемой «утаенной любви Пушкина», свидетельства которой исследователями усматривают в «Евгении Онегине» и «Разговоре книгопродавца с поэтом»… Вот что писал, например, по этому поводу Б. В. Томашевский: «Разговор» является лирическим итогом романтических настроений Пушкина […] Пушкин трактует в своем «Разговоре» тему о предназначении поэта и проблему «поэт и толпа», послужившую темой стихотворения «Чернь» (1828 г.), связанного преемственно с «Разговором». Пушкин вложил в «Разговор» элегические мотивы «утаенной любви», сопроводив их монологом о высоком вдохновении» {61}.

Произведения, в которых исследователи усматривают тему «утаенной любви» Пушкина, следует анализировать в первую очередь с точки зрения личности лирического героя, от имени которого ведется повествование. К сожалению, необоснованное отождествление личности Пушкина с образами лирических героев его произведений очень далеко увело пушкинистику от познания истинного содержания его творчества. По подсказке Пушкина, имя объекта этой «утаенной любви» уже можно назвать: Татьяна. Как эту катенинскую любовь звали в миру, исследователи его творчества не сообщают – возможно, история вообще не донесла этого имени до наших дней. Однако, исходя из направленности того вышучивания, которому подверглась эта любовь со стороны обоих Пушкиных, нисколько не удивлюсь, если окажется, что ее именем было либо «Наташа», либо «Эльвина» (скорее, даже, «Эльвира»).

«Кто от души простой и чистой пел, Тот не искал сих плесков всенародных…» Если пушкинисты обратят внимание на эти строки, то им станут понятными истоки нескольких стихотворений, в которых проповедуется идея пренебрежительного отношения поэта к народу, к «толпе», к «черни». Особое внимание следовало бы обратить на стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный» – да, тот самый… Смею утверждать, что это произведение, вошедшее во все школьные программы как якобы декларирующее пушкинское кредо о собственном призвании, отражает отношение к этой теме не самого автора, поскольку написано от лица все того же Катенина. Это становится ясным в метасюжете, который образуется при осознании полемического начала в «Памятнике» и того факта, что стихотворение это пародирует «Памятник» («Подражание Горацию») Державина. Вот что писал по этому поводу пушкинист М. Еремин: «Державин свой «Памятник» начал (первые семь стихов) весьма точным переводом соответствующих строк «Памятника» Горация. Пушкин, разумеется, знал это популярнейшее произведение Державина. И он хотел, чтобы его «Памятник» напомнил читателю «Памятник» Державина […] Ведь не случайны же эти совпадения: