Хамуталь Бар-Йосеф - Введение - Декадентский контекст ивритской литературы конца девятнадцатого века

По отношению к европейской литературе конца девятнадцатого века литературная критика применяла одновременно два понятия — романтизм и неоромантизм. Особенно это было характерно для критиков, пытавшихся поддержать новейшие течения и защитить их от нападок. Понятия «романтизм» и «неоромантизм» были приняты, главным образом, в Германии, отличавшейся давней и богатой романтической традицией. В России эти понятия выражали, на первом этапе, пренебрежение к ценности и опасности новейших течений, а позднее — признание общеевропейского и христианского характера символизма. [17] Гоффман, Поэты символизма ; Венгеров, Русская литература ХХ века ; Жирмунский, Немецкий романтизм . На фоне мощной реалистической традиции в России, новые течения, отрицавшие социальную и моральную роль творца, воспринимались как романтический бунт, тогда как лозунг философского «идеализма» отождествлялся с якобы «романтическими» философиями Шопенгауэра и Ницше. Этот лозунг был сформулирован, кроме прочих, Акимом Волынским (псевдоним Акима Флексера), начавшим свою карьеру в качестве корреспондента и редактора еврейской прессы в России, а в конце 80-х годов девятнадцатого века возглавившим редакцию альманаха Северный вестник — главной сцены русских декадентов и символистов первого поколения. В этом альманахе Волынский опубликовал серию эссе под названием «Борьба за идеализм», вышедшую в 1900 году отдельной книгой.

В ивритской литературе рубежа веков также просматривается склонность приписывать некоторым писателям романтизм как знак одобрения за приближение ивритской литературы к современной европейской, без ущерба для «души нации». В те времена определение «романтизм» служило своего рода прикрытием, свидетельствующим о верности автора своему народу. В отличие от периода рубежа веков, в современном ивритском литературоведении понятие «романтизм» обозначает как раз индивидуальное, автобиографическое самовыражение, отражающее мир сна и фантазии, а также живое и ощутимое проявление природы и любви. [18] Ха-Эфрати, 1970; Мирон, Комментарии и разъяснения . До сих пор использование понятия «романтизм» для описания литературы Возрождения не может быть нейтральным, оно всегда содержит в себе оттенок одобрения или осуждения, хотя и по иным причинам, отражающим отношение исследователя к романтическому переживанию.

Еще одно неразличение существует между понятиями «романтизм» и «модернизм». Исследователи первой половины двадцатого века считали, что романтизм и модернизм объединены романтическим иррационализмом и национальным пробуждением, и видели в них ранние признаки фашизма и нацизма [19] Barzun, Romanticism and the Modern Ego . или источник морального упадка западной культуры в двадцатом веке. [20] Babbitt, The New Laokoon, Decadence . В отличие от них, сторонники психоаналитического подхода к литературе склонны подчеркивать позитивные стороны этих направлений, общие как для переживаний эпохи романтизма, так и для переживаний современного человека. [21] Bloom, The Internalization of the Quest-Romance ; Hartman, Romanticism and Anti-Self-Consciousness ; Frye, The Road to Express . Тем самым они приближают современного читателя к романтической литературе, но при этом упускают различия и даже противоречия между разными эстетическими и историческими климатами. Осознание этих различий крайне важно для понимания происхождения тех противоречий, которые отличали ивритскую литературу в период «Возрождения и Изумления» (Тхия у-техийя). Широкое и неисторическое употребление понятия «романтизм» затушевывает различия между явлениями и делает возможным легкие и поверхностные объяснения сложных исторических и культурных процессов, влияние которых ощущается по сей день.

Было ли декадентство, по своей сути, поздним возвратом европейской литературы к романтизму? Действительно, во Франции и Германии декадентская литература возникла, прежде всего, как сопротивление натурализму и как требование права выражать иррациональный внутренний мир личности. В России декадентство было направлено, главным образом, против литературы, обслуживающей позитивистские социальные цели, и требовало свободы от моральных принципов и общественного долга. В этом смысле декадентство вернуло европейскую литературу к романтизму начала девятнадцатого века. И все-таки, между романтизмом и декадентством есть целый ряд различий, заслуживающих нашего внимания: во-первых, в отличие от романтиков, склонных к описанию прекрасного, декадентскую литературу, вслед за натурализмом, занимали грязные, уродливые и отталкивающие стороны действительности. Во-вторых, декадентская литература выражала крайне пессимистические настроения уныния и депрессии, далекие от романтических меланхолии и Weltschmerzа. В-третьих, декадентство характеризуют душевная апатия и ощущение прижизненной смерти, в отличие от мощной, революционной чувственности, характерной для романтизма. В-четвертых, декадентская литература описывает монотонную, не способную к изменениям действительность, что отличает ее от произведений романтизма с превалирующей в них динамичностью. Кроме того, декаденты отрицали романтическую идею возврата к историческому прошлому как пути к национальному возрождению. В-пятых, декаденты обнаружили в красоте природы агрессивные и жестокие черты и описывали ее как опустошающую смертельную ловушку, тогда как романтическая литература подчеркивала чистоту, святость и живительные силы природы. В-шестых, декадентская литература открыла психологию, объясняющую, что человеческим поведением правят инстинкты и бессознательные импульсы, а не естественные чувства. В романтической литературе любовь показана как стремление к душевному, духовному и физическому слиянию одновременно, чувство, которое сильнее жизни, в то время как декадентская литература показала хищническую жестокость, скрывающуюся за магией полового влечения. В-седьмых, в романтической литературе описывался бунт личности против общества, а декадентская литература показала полный разрыв индивидуума с обществом и с себе подобными. Декаденты воспользовались эпистемологическими положениями Канта и Шопенгауэра о субъективности человеческого сознания и, в конце концов, дошли до полного отрицания способности человека к истинному контакту с ближним. Русская литература уделяла особое внимание образу оторванного от действительности декадента, потерявшего способность сопереживать и сочувствовать страданиям людей, объединенных с ним общей кровью, семьей или общей родиной, и превратившегося в гражданина (западного) мира, в космополита, лишенного корней. И, наконец, в-восьмых, декаденты перестали придавать значение естественному чувству и естественной форме, обладавшими высшей ценностью в романтизме, и культивировали формальную и стилистическую виртуозность, эзотерические формы языка, полисемантику, метафорическое изобилие, использование синестезии и музыкального языка как средства создания атмосферы туманной чувственности.