Сергей Сивоконь - Веселые ваши друзья

Причем наблюдательный Дениска отмечает всякий раз и реакцию слушателей: при первом повторении было тихо — ребята простили Мишке невольную ошибку; при втором на Мишку рассердился его партнер («Мне ужасно захотелось стукнуть его по затылку чем-нибудь тяжелым»); при третьем «все в зале прямо завизжали от смеха», а при четвертом «было похоже на землетрясение… а вокруг все просто падали от смеха — и няни, и учителя, все, все…»

«Юмор повторения» лежит и в основе приема, который можно назвать переносом комической ситуации . Такое нередко бывает в жизни: рассказали нам какой-то смешной случай — мы посмеялись; а потом стоит напомнить о какой-то подробности, с этим случаем связанной, и мы уже смеемся, потому что по этой подробности мысленно восстанавливаем всю комическую сценку.

Вот, скажем, Дениска самого высокого мнения о своих вокальных способностях, потому что он искренне считает: в пении самое главное — громкость. В рассказе «Слава Ивана Козловского» это приводит к публичному конфузу для Дениски: Борис Сергеевич играл одно, а Дениска, хотя и очень громко, «пел немножко по-другому…» Сам он, однако, не замечает этого конфуза и вполне искренне недоумевает, почему при таком громком пении получил только тройку… Но мы-то, читатели, прекрасно заметили и запомнили это, и всякий раз, когда Дениска с гордостью начинает говорить о своем пении («Я хорошо пою, громко!»), мы тут же начинаем смеяться.

Вот и в рассказе «Где это видано, где это слыхано…», когда Борис Сергеевич замечает, что «Дениска поет не очень-то верно», сам Дениска тут же возражает: «Зато громко». И мы, конечно, смеемся…

Но главная пружина комического в «Денискиных рассказах» кроется в разнице восприятия одних и тех же событий ребенком-рассказчиком (Дениской) и читателями. И чем эта разница резче, тем ярче комический эффект, возникающий в процессе его рассказа. Не понимая смысла ситуации, Дениска смеется часто не над тем, над чем бы следовало смеяться, или, напротив, смеется там, где делать этого вовсе не следовало. Примечателен в этом смысле рассказ «Гусиное горло», где — единственный раз во всей книге! — разгорается ссора между Денискиными родителями.

В этом рассказе Дениска собирается к Мишке на день рождения, готовя ему «царский подарок» — гусиное горло; а пока собирается, мама дает ему указания, как вести себя за столом, причем слегка задевает и папу: оказывается, он по этой части тоже небезупречен…

И вдруг папа высказывает давнюю обиду:

«— А как ты думаешь, Дениска, — папа взял меня за плечо и повернул к себе, — как ты думаешь, — он даже повысил голос, — если у тебя собрались гости и вдруг один надумал уходить? Как ты думаешь, должна хозяйка дома провожать его до дверей и стоять с ним в коридоре чуть не двадцать минут?»

Мама это услышала и попыталась снова перевести разговор в сферу правил вежливости:

«— Если я его проводила, значит, так было нужно. Чем больше внимания гостям, тем, безусловно, лучше.

Тут папа рассмеялся. Как из песни про блоху:

— Ха-ха-ха-ха-ха! Ха-хаха-ха-ха! А я думаю, что он не сдохнет, если она не проводит его! Ха-хаха-ха-ха!

Папа вдруг взъерошил волосы и стал ходить туда-сюда по комнате, как лев по клетке. И глаза у него все время вращались, теперь он смеялся с каким-то рывком: Ха-ха! Ррр!!! Ха-ха! Рр! Глядя на него, я тоже расхохотался:

— Конечно, не сдохнет! Ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Тут случилось чудо. Мама встала, взяла со стола чашку, вышла на середку комнаты и аккуратно бросила эту чашку об пол. Чашка разлетелась на тысячу кусочков. Я сказал:

— Ты что, мама? Ты это зачем?

А папа вскочил:

— Ничего, ничего. Это к счастью! Ну, давай, Дениска, собирайся. Иди к Мишке, а то опоздаешь! Нехорошо опаздывать на день рождения!»

Как вы догадываетесь, на сей раз нашего симпатичного рассказчика просто-напросто выставили за дверь. Родители не сочли для него полезным участие в такой сцене…

Обратите внимание на слово «чудо», употребленное Дениской: мальчик явно впервые наблюдает такую сцену. Не ведая ни смысла ее, ни причин, Дениска описывает ее механически, чисто внешне: в неожиданных для него действиях родителей он не видит ни логики, ни связи.

Такого рода изображение действительности — в бессвязном, неосмысленном виде — называется остранением (от слова «странный»). Такое изображение почти всегда таит в себе нечто комическое, и потому приемом этим чаще всего пользуются юмористы. Хотя вообще-то остраненное изображение действительности можно встретить и у самых серьезных писателей, вплоть до Льва Толстого, который именно с помощью остранения передал ощущения юной Наташи Ростовой, впервые столкнувшейся с искусственным, условным миром оперной сцены: «…Справа и слева вышло много людей в черных мантиях. Люди стали махать руками, а в руках у них было что-то вроде кинжалов; потом прибежали еще какие-то люди и стали тащить прочь ту девицу, которая была прежде в белом, а теперь в голубом платье. Они не утащили ее сразу, а долго с ней пели, а потом уже ее утащили, и за кулисами ударили три раза во что-то железное, и все стали на колена и запели молитву». Сам по себе текст и здесь довольно комичен, однако используется он Толстым в целях отнюдь не увеселительных.