Владимир Бахмутский - В поисках великого может быть

Это время, не несущее никаких перемен, никаких скрытых возможностей. Здесь, собственно, ничего и не происходит. Конечно, в жизни Эммы порой случаются какие-то события, но они подобны камню, брошенному в стоячие воды пруда, – сперва идут круги, а потом всё успокаивается и снова возвращается в прежнее состояние.

Большинство героев романа вполне умещаются в рамках этого ограниченного пространства и монотонно текущего времени. Единственная героиня, которая тоскует и не может с смириться с данностью – это Эмма Бовари. Остальным даже такое ограниченное пространство слишком велико. Они обходятся меньшим. Вот, к примеру, Шарль Бовари, о котором в романе сказано: «Это была натура уравновешенная: на переменах он играл, в положенные часы готовил уроки, в классе слушал, в дортуаре хорошо спал, в столовой хорошо ел». Важно следующее: Шарль делает лишь то, что диктуется окружающим пространством, ничего другого ему и не нужно, он всегда вписан в заданные рамки.

Или аптекарь Оме. Он неотделим от аптеки, и, кажется, всегда несёт её в себе, мы это чувствуем. Он – фармацевт и говорит аптечными терминами. Так же и аббат Бурнизьен всегда несёт в себе церковь. Когда в финале романа они оба сидят возле постели умирающей Эммы Бовари, они то и дело засыпают, ссорятся, но когда просыпаются, то один каждый раз поливает комнату хлором, а другой кропит святой водой. Где Бурнизьен – там церковь, где Оме – там аптека. Даже смерть Эммы ничего не меняет в их мире. Они остаются верны тому пространству, частью которого являются. Или, скажем, герой, который сыграет дурную роль в жизни Бовари, торговец Лере. Он фактически её разорил, что стало одной из причин её самоубийства. Но он – разъездной торговец, где Лере, там лавка. Мы не видим его вне этой лавки, без неё Лере точно не существует.

В образе Эмма Бовари представлен крах романтических идей. Это героиня, которая наиболее близка самому Флоберу. Он признавался, что сам принадлежит к романтическому поколению, и очень мучительно переживал уход романтической эпохи в прошлое.

Большое влияние на Флобера оказал роман Сервантеса «Дон Кихот». Он необыкновенно высоко ценил эту книгу и считал, что ничего более великого не было и нет в истории мировой литературы. В какой-то мере «Госпожа Бовари» продолжает тему «Дон Кихота». Вообще «Дон Кихот» открывает собой важную эпоху в истории литературы, которая просуществовала очень долго, и только, может быть, совсем недавно завершилась. Это эпоха особого отношения к книге. Эпоха читателя, для которого книга воплощает собой некий идеальный мир. Человек читает книги, а потом пытается осуществить в жизни то, о чём в этих книгах написано.

С «Дон Кихота» Сервантеса начинается эпоха восприятия книги как некоего идеального мира, без которого жить невозможно. Скажем, пушкинская Татьяна обожает героинь «своих возлюбленных творцов» – Клариссу, Юлию. Она живёт этими книгами.

Татьяна в тишине лесов

Одна с опасной книгой бродит,

Она в ней ищет и находит

Свой тайный жар, свои мечты,

Плоды сердечной полноты…

(«Евгений Онегин», X).

Героиня Флобера тоже живёт романами. Не случайно автор придаёт такое огромное значение книгам, которые она читает. Когда Эмма была пансионеркой монастыря, она читала очень много. И подобно Дон Кихоту, она тоже любила рыцарскую литературу: «Пятнадцатилетняя Эмма целых полгода дышала этой пылью старинных книгохранилищ».

«Там было всё про любовь, там были одни только любовники, любовницы, преследуемые дамы, падающие без чувств в уединённых беседках, кучера, которых убивают на каждой станции, кони, которых загоняют на каждой странице, дремучие леса, сердечные тревоги, клятвы, рыдания, слёзы и поцелуи, челны, озаренные лунным светом, соловьиное пение в рощах, герои, храбрые, как львы, кроткие, как агнцы, добродетельные донельзя, всегда безукоризненно одетые, слезоточивые, как урны <���…> Позднее Вальтер Скотт привил ей вкус к старине, и она начала бредить хижинами поселян, парадными залами и менестрелями. Ей хотелось жить в старинном замке и проводить время по примеру дам, носивших длинные корсажи и, облокотясь на каменный подоконник, опершись головой на руку, смотревших с высоты стрельчатых башен, как на вороном коне мчится к ним по полю рыцарь в шляпе с белым плюмажем. В ту пору она преклонялась перед Марией Стюарт и обожала всех прославленных и несчастных женщин… – все они, точно кометы, выступали перед ней из непроглядной тьмы времен…» (Глава 6).