Джордж Стайнер - Толстой и Достоевский. Противостояние

«Мы даже и человеками-то быть тяготимся, — человеками с настоящим, собственным телом и кровью; стыдимся этого, за позор считаем».

Если можно выделить какой-либо главный элемент, привнесенный современной литературой в наше мировоззрение, то это — именно то самое ощущение дегуманизации.

Чем это ощущение вызвано? Возможно, оно стало результатом индустриализации жизни, принижения человеческой личности в пустой, не различающей имен монотонности промышленных процессов. В «Записках» Достоевский описывает «толпу всякого прохожего, промышленного и ремесленного люду, с озабоченными до злости лицами». Наряду с Энгельсом и Золя он был одним из первых, кто осознал, как фабричный труд стирает с человеческого лица индивидуальность и игру ума. Но что бы ни лежало у истоков «стыда быть человеком», этот стыд в нашем веке приобрел размеры куда более зловещие, чем те, что предвидел Достоевский. В притче «Звери» Пьер Гаскар [161] Пьер Гаскар (1916–1997) — французский писатель, журналист и критик. В некоторых своих работах описал опыт пребывания в фашистском плену. рассказывает, как царство животных вытесняет людей в мире концлагерей и газенвагенов. В камерном ключе Джеймс Тербер [162] Джеймс Тёрбер (1894–1961) — американский карикатурист, юморист и писатель. Его рисунки в течение долгого времени публиковались в журнале «Нью- Йоркер». показал, как под несовершенной человеческой кожей проступают черты животных. Ибо после «Записок из подполья» мы знаем, что насекомое способно частично взять на себя роль человека. В античной мифологии шла речь о людях-полубогах, а пост-Достоевская мифология описывает тараканов-полулюдей.

В «Записках» концепция негероического подведена к новому пределу. Марио Прац показал, что отказ от героического типажа был одной из важных тенденций викторианской литературы. Гоголь и Гончаров из негероического главного героя вывели фигуру, символизирующую современную им Россию. Но Достоевский пошел еще дальше. Его рассказчик не просто демонстрирует падение и ненависть к самому себе, он гнусен неподдельно. Повествуя о своем низком опыте, он называет это «исправительным наказанием» — причем, с истерически-злорадной интонацией. Возьмем жуткие гоголевские «Записки сумасшедшего» или тургеневский «Дневник лишнего человека» — оба сочинения написаны в «негероическом» ключе, но при этом приводят нас к состраданию, благодаря изящной и ироничной подаче. Толстовский Иван Ильич — вот уж кто посредственность и эгоист — и тот, в конечном счете, оказывается облагорожен своим неотступным отчаянием. Однако в «Записках» Достоевский обращается со своим материалом с абсолютной безжалостностью. В постскриптуме сказано, что существуют и дальнейшие записи «этого парадоксалиста», но едва ли они достойны публикации. Нас умышленно оставили перед пустотой.

Изобразив «антигероя», Достоевский породил легион последователей. Добавьте к этому методу куда более старую традицию плутовского романа, и вы увидите кающегося грешника из книг Андре Жида. «Падение» Камю — это вполне прозрачная по интонации и структуре имитация «Записок», а у Жене логика чистосердечного признания и деградации доведена до уровня фекалий.

И, наконец, громадное значение «Записок из подполья» состоит в том, что в них с максимальной ясностью сформулирована критика чистого разума, которая набирала силу в искусстве романтизма. Некоторые из пассажей, где герой бунтует против естественного закона, сделались общим местом в метафизике ХХ века:

«Господи Боже, да какое мне дело до законов природы и арифметики, когда мне почему-нибудь эти законы и дважды два четыре не нравятся? Разумеется, я не пробью такой стены лбом, если и в самом деле сил не будет пробить, но я и не примирюсь с ней потому только, что у меня каменная стена и у меня сил не хватило».

Как может воля человека — вопрошал Ахав — достичь полной свободы, «если не прорвавшись сквозь стены»? [163] Пер. И. Бернштейн. Неэвклидовой геометрии и мудреным для нас фантазиям современной алгебры было суждено пробить некоторые из тех аксиоматических стен. Но бунт «достоевского» рассказчика всебъемлющ. Насмешливо отвергая всех этих savants [164] (Фр.) деятели науки. , гегельянских идеалистов и верующих в рациональный прогресс, он выдвигает декларацию независимости от разума. Задолго до своих последователей- экзистенциалистов подпольный человек провозгласил величие абсурда. Именно поэтому Достоевского столь часто помещают в пантеон современной метафизики наряду с другими бунтовщиками против либерального эмпиризма — Паскалем, Блейком, Кьеркегором и Ницше.