Джордж Стайнер - Толстой и Достоевский. Противостояние

Анна — на пути к мужу в Петербург. Она садится в поезд и читает английский роман, с тоской сопоставляя себя с героиней. Этот эпизод — как и знаменитая сцена из следующей главы, — похоже, непосредственно отражает память Толстого о «Мадам Бовари». Поезд останавливается на станции в разгар вьюги, и Анна в состоянии возвышенного волнения выходит на «снежный, морозный воздух». Вронский, который, оказывается, следовал за ней, признается в своей страсти: «Весь ужас метели показался ей еще более прекрасен теперь. Он сказал то самое, чего желала ее душа, но чего она боялась рассудком». Как просто и даже архаично разделяет Толстой человеческий дух на душу и рассудок! Флобер никогда не написал бы такого предложения; но в его утонченности лежит и его ограниченность.

Поезд прибывает на вокзал; Анна сразу замечает Алексея Александровича Каренина: «„Ах, боже мой! отчего у него стали такие уши?“ — подумала она, глядя на его холодную и представительную фигуру и особенно на поразившие ее теперь хрящи ушей, подпиравшие поля круглой шляпы». Разве это не толстовская версия Эммы Бовари, когда та обнаружила, что Шарль при еде издает неприличные звуки? Дома Анна замечает, что сын не вызывает у нее такого восторга, как она ожидала. Ее способности к различению и нравственные критерии уже начали деформироваться под влиянием страсти, которую она пока осознает лишь частично. Чтобы усилить ощущение остроты разъединения между Анной и средой, куда она вернулась, Толстой вводит графиню Лидию, одну из елейных и ограниченных знакомых Каренина. Но в тот самый момент, когда мы ожидаем, что Анна сейчас раскроется, пробудится к новой жизни, жар спадает. Она обретает спокойствие и удивляется, почему ее эмоции разыгрались по столь банальному и тривиальному поводу, как мимолетный флирт с элегантным молодым офицером.

В вечерней тишине Каренины — вместе. Алексей со своей жесткой честностью отмечает, что находит выходку Облонского непростительной. Его слова — как вспышка молнии на горизонте, но Анна принимает их и радуется его прямоте. В полночь Каренин приглашает Анну в спальню. Мелкие штрихи — его домашние туфли, книга под мышкой, точность часа — показывают нам, что в физических отношениях Карениных царит монотонность. Когда Анна входит в спальню, «огонь» кажется «потушенным в ней или где-то далеко припрятанным». Образ этот в данном контексте приобретает чрезвычайную силу; но даже когда Толстой наиболее пристально рассматривает тему секса, его гений остается целомудренным. Как вспоминал Горький, даже самые грубые и конкретные слова из эротического языка в устах Толстого приобретали естественную чистоту. Ощущение эротической незавершенности в браке Анны реализовано в тексте в полной мере; но здесь даже близко нет никакого шнурка от корсета Эммы Бовари, который «свистел» вокруг ее бедер «скользящей змеей». Этот момент имеет некоторую важность, поскольку именно своим блестящим изложением физической страсти Толстой — во всяком случае, до поздних лет — более всего приближался к Гомеровому настрою.

Первая часть романа завершается на оживленной ноте. Вронский возвращается в свою квартиру и погружается в разгульную и амбициозную жизнь молодого офицера в имперском Петербурге. Толстой категорически отвергает подобный образ жизни, но он — слишком тонкий художник, чтобы не показать, насколько великолепно такая жизнь подходит Вронскому. Лишь самые последние предложения возвращают нас к трагической теме. Граф планирует поехать «в тот свет, где бы он мог встречать Каренину. Как и всегда в Петербурге, он выехал из дома с тем, чтобы не возвращаться до поздней ночи». Это с виду случайное замечание обладает пророческой точностью. Ибо впереди лежит тьма.

Еще много что можно сказать о первой части «Анны Карениной». Но даже беглого знакомства с тем, как заявлены и развиты основные темы, достаточно, чтобы разглядеть несостоятельность мифа, будто романы Флобера и Генри Джеймса — это произведения искусства, а романы Толстого — куски жизни, преобразившиеся в шедевры некоей сверхъестественной и не имеющей отношения к искусству некромантии. Р. П. Блэкмур указывает, что «„Война и мир“ имеет все качества», предписанные Джеймсом, когда он призывал к «дышащей полной грудью экономности и естественности формы». Даже в большей степени это касается «Анны Карениной», где требования философии Толстого не настолько посягают на целостность его поэтического дара.