Джордж Стайнер - Толстой и Достоевский. Противостояние

Анна приезжает к Облонским, и мы погружаемся в горячий, комический водоворот Доллиного негодования, которое все более сменяется прощением. Тому, кто усомнится в наличии у Толстого чувства юмора, следует посмотреть, как Анна отправляет своего раскаявшегося, но смущенного брата к жене: «„Стива, — сказала она ему, весело подмигивая, крестя его и указывая на дверь глазами. — Иди, и помогай тебе бог“». Анна остается с Кити, и они говорят о Вронском. Анна хвалит его тоном старшей женщины, подбадривающей влюбленную девушку: «Но она не рассказала про эти двести рублей. Почему-то ей неприятно было вспоминать об этом. Она чувствовала, что в этом было что-то касающееся до нее и такое, чего не должно было быть». Разумеется, так оно и есть.

В этих предварительных главах Толстой с одинаковым мастерством раскрывает две стороны одной темы. Нюансы и оттенки индивидуальной психологии передаются с высочайшей точностью. Манера изложения близка к психологической мозаике, которая у нас ассоциируется с Генри Джеймсом и Прустом, и радикально от нее не отличается. Но в то же время громко бьется пульс физической энергии и жеста. Сильно передана материальная природа опыта, она окружает и в некотором роде очеловечивает жизнь разума. Лучше всего это видно в финале главы ХХ. Изощренный и плотно выстроенный диалог между Анной и Кити завершается на тревожной ноте. Кити кажется, что Анна «чем-то недовольна». В этот момент в комнату вбегают дети:

«Нет, я прежде! нет, я!» — кричали дети, окончив чай и выбегая к тете Анне.

«Все вместе! — сказала Анна и, смеясь, побежала им навстречу и обняла и повалила всю эту кучу копошащихся и визжащих от восторга детей…»

Мотивы здесь очевидны; Толстой вновь подчеркивает возраст Анны, ее зрелый статус, ее лучащееся обаяние. Изумляешься легкостью перехода от богатой внутренней игры предшествующего диалога к яркому скачку физической активности.

Кратко наведывается Вронский, но отказывается от приглашения присоединиться к семейному кругу. Кити думает, что он пришел из-за нее, но не стал показываться, «оттого что думал — поздно, и Анна здесь». Она смутно встревожена, как и сама Анна. На этой минорной и неясной ноте начинается трагедия обмана, в чьи сети Анне суждено попасть: этот обман ее в итоге погубит.

В Главе XXII мы оказываемся на балу, где Кити — словно новая Наташа Ростова — ожидает, что граф Вронский признается ей в любви. История чудесно выписана, и на ее фоне танцевальный вечер в Вобьесаре из «Мадам Бовари» смотрится тяжеловесно. Дело не в том, что Кити более духовно одарена, чем Эмма; на этой стадии романа она — заурядная молодая женщина. Разница обусловлена углом зрения двух писателей. Флобер отступает на шаг от своего холста и с холодной недоброжелательностью рисует вытянутой рукой. Даже в переводе мы чувствуем, что он гонится за особыми эффектами света и ритма:

«Слышался тот чистый звук, с каким сыпались на сукно игорных столов золотые монеты; потом все вдруг начиналось сызнова: точно удар грома, раскатывался корнет-а-пистон, опять все так же мерно сгибались ноги, раздувались и шелестели юбки, сцеплялись и отрывались руки; все те же глаза то опускались, то снова глядели на вас в упор».

Ироническая дистанция сохраняется, но видение в целом бедно и неестественно. В «Анне Карениной» с ее всеведущим рассказчиком единого угла зрения нет. Мы видим бал через внезапное отчаяние Кити, через ошеломленную очарованность Анны, видим в свете нарождающейся страсти Вронского и глазами Корсунского, «кавалера по бальной иерархии». Обстановка и персонажи неотделимы друг от друга, каждая деталь — и в этом Толстой резко отличается от Флобера — присутствует не ради себя самой и не ради создания атмосферы, а в качестве драматически важного элемента. Китиным страдающим взглядом наблюдаем мы, как Вронский поддается чарам Карениной. Именно юная княжна с ее смущением и стыдом доносит до нас всю силу обаяния Анны. Во время мазурки Анна смотрит на Кити «прищурившись». Это — мелкая деталь, но она с высочайшей точностью концентрированно передает лукавство Анны и ее потенциальную жестокость. Художник меньшего ранга показал бы Анну глазами Вронского. Но Толстой следует примеру Гомера, который предоставил хору стариков перечислять и превозносить блестящие достоинства Елены. В обоих случаях косвенный взгляд более убедителен.

В следующих главах Толстой углубляет образ Левина, и мы получаем возможность кратко взглянуть на него в его имении, в его естественной стихии — посреди темных полей, березовых чащ, агрономических проблем и угрюмого покоя земли. Контраст с балом — намеренный, он указывает на главную раздвоенность темы романа: Анна, Вронский и общественная жизнь города; Левин, Кити и вселенная природы. Впоследствии эти два лейтмотива будут приведены в гармонию и получат развитие в сложных конфигурациях. Но прелюдия как таковая завершена, и в последних пяти главах первой части начинается главный конфликт — трагический агон.