Ефим Добин - История девяти сюжетов [рассказы литературоведа]

Центр тяжести сюжета сильно передвинут в сторону благодетельного «мостика». Пушкин сделал все, чтобы возвыситьсамозванца. Спасение Маши придает фигуре Пугачева окончательную законченность и цельность.

Итог подведен в той сцене, когда Гринев в последний раз увидел Пугачева. Урядник принес Гриневу пропуск, подписанный каракулями Пугачева, и позвал к нему «от его имени». Поговорить напоследок не удалось. Швабрин и народ, толпившийся около отъезжающего атамана, помешали Гриневу высказать все, чем исполнено было его сердце.

Чем же оно было исполнено?

«Зачем не сказать истины? В эту минуту сильное сочувствие влекло меня к нему», — читаем мы мысли Гринева. «Я пламенно желал вырвать его из среды злодеев, которыми он предводительствовал, и спасти его голову, пока еще было время».

Нужно было огромное, непоколебимое гражданское мужество, чтобы так писать о Пугачеве в ту реакционнейшую пору, когда руководителя крестьянско-казацкого мятежа именовали только такими словами, как «изверг», приписывали ему лишь «адскую злобу», отрицали в нем «малейшую искру добра».

Под пером Пушкина не существующая будто бы «искра добра» разгорелась ярчайшим пламенем и светом.

Тон «Капитанской дочки» с виду бесхитростен. Но это лишь уловка со стороны автора.

В отточенной, я бы сказал, совершенной форме сюжет «Капитанской дочки» выразил идею романа. Всем ходом его Пушкин утверждает мысль о великих душевных богатствах русского народа. О благородных нравственных свойствах, которые таятся под грубой оболочкой «простого народа» и могли бы развернуться еще краше и полнее, если бы не были сдавлены, а подчас изуродованы бесчеловечными социальными условиями.

И еще одна заветная мысль с далеким историческим прицелом: можно и нужно найти «мостик», который крепко и дружески соединил бы трудовые руки и интеллект нации.

В 1877 году началась русско-турецкая война. Россия вступилась за болгар, которые находились под владычеством турецкого султана и подвергались жесточайшему угнетению.

В. М. Гаршин, тогда студент Горного института, решил отправиться на фронт добровольцем (студенты освобождались от военной службы). Его зачислили рядовым пехотного полка и отправили на передовые позиции. Участвовал в боях и в сражении при Аясларе был ранен в ногу.

В соседнем полку произошел случай настолько необычный, что впоследствии вошел даже в «Краткую историю 138-го пехотного Волховского полка». Хотя к числу героических боевых эпизодов его трудно было причислить.

Через четыре дня после боя под Есерджи батальон, в котором служил Гаршин, послали подбирать и хоронить убитых. На обратном пути, продираясь сквозь густой кустарник, бойцы неожиданно наткнулись на лежавшего среди трупов тяжело раненного — гранатой ему перебило обе ноги — солдата Василия Арсеньева.

Его доставили в госпиталь. Придя в себя, Арсеньев рассказал, что, «лежа в кустах, часто слышал голоса, но не решался крикнуть, не зная, турки ли это или русские».

Еды не было ни крошки. Воду он достал, сняв флягу с лежавшего рядом убитого неприятеля. Берег, конечно, каждый глоток. «Голод и боль в ногах еще ничего бы», — заявил многострадальный и терпеливый русский солдат. Больше всего его донимал запах от соседа-турка: от жары он уже разлагался.

В одном из писем к матери с театра военных действий Гаршин писал, что подбирать раненых тяжело: от лежания на жаре зловоние от трупов ужасное. Но однажды они были награждены за все тяготы. Удалось вынести с поля боя умирающего солдата, пролежавшего в кустах пять суток с перебитой ногой.

Удивительное происшествие так поразило молодого писателя, что, придя на бивуак, он немедленно принялся писать рассказ. Закончил его быстро. Через два месяца он появился в лучшем русском журнале того времени, в «Отечественных записках».

Спасти жизнь Арсеньева не удалось. Как сообщается в истории полка, он все-таки не мог поправиться и через некоторое время умер. В гаршинском рассказе конец другой.

«…Мне льют в рот воду, водку и еще что-то. Потом все исчезает… Я то проснусь, то снова забудусь. Перевязанные раны не болят; какое-то невыразимо отрадное чувство разлито во всем теле…»