Ханс Гюнтер - По обе стороны утопии. Контексты творчества А.Платонова

Герой одноименного рассказа Иван Жох, созданный автором по образцу Емельяна Пугачева и соответствующих легенд о царе-избавителе, возглавляет мужицкий бунт против императорской власти Екатерины II. Среди его союзников находятся раскольники «бродяжьего толку, которые считали, что бог на дороге живет, и что праведную землю можно нечаянно встретить» [508] Платонов А. Собрание. Усомнившийся Макар. С. 66. . Они уверены, что правду можно найти не в Москве, а «где-то в опоньской стране на Беловодье» [509] Там же. . Иван ночует у бегунов, и они уничтожают его бумаги, не признавая «антихристовых печатей» [510] Это намекает на тот факт, что бегуны издавали свои паспорта «из града Вышнего Ерусалима». Об этом см.: Чистов К. Легенда о Беловодье // Труды карельского филиала АН СССР. Петрозаводск. 1962. Вып. 35. С. 126; Розов А. Странники или бегуны в русском расколе // Вестник Европы. 1873. № 1. С. 270–271. . Потерпев поражение от царских войск, мятежники спасаются в Сибирь, «в соседство простого зверя и кроткой травы — подалее от злого иноверца человека» [511] Платонов А. Собрание. Усомнившийся Макар. С. 76. .

Примечательно, что в финале рассказа действие происходит уже не в эпоху Екатерины, а в 1919 году, во время Гражданской войны. Группа оторвавшихся от своего отряда «зелено-красных» партизан нечаянно наталкивается в Сибири на Вечный-град-на-Дальней-реке, богатую столицу раскольников. Накормив партизан, жители города отправляют их в дальнейшее путешествие с проводником. Из его рассказов партизаны узнают об истории города, который проводник решил покинуть, чтобы пойти в бой на стороне красных «за веру, за Вечный град, за тишину истории» [512] Там же. С. 81. .

Можно согласиться с Геллером, что в рассказе «Иван Жох» содержится первое зерно романа «Чевенгур» [513] Геллер М. Указ. соч. С. 91, 180. . Во-первых, в рассказе затрагивается существенная для «Чевенгура» тематика поисков «вечного града» и «тишины истории». Во-вторых, в нем вводится историческое измерение в форме двуплановой структуры, которая в «Чевенгуре» стягивается в одну временную плоскость. Рассказ как бы иллюстрирует платоновскую концепцию чередования «утопических волн» в истории. Через образ проводника Кузьмы Сорокина, потомка Ивана Жоха, устанавливается внутренняя связь между революционными событиями XVIII и XX веков — между «волнами» пугачевского бунта и революцией большевиков. В-третьих, в рассказе бросается в глаза обманчивость утопических мотивов. Царь-избавитель, надежда народа, является сомнительной личностью, мечтающей только о «жирной жизни». «Каменный вечный невозможный город» раскольников, светящийся в «немощном свете бесшумного солнца» [514] Платонов А. Собрание. Усомнившийся Макар. С. 78. , словно предвосхищает миражи города Чевенгура или башни будущего в «Котловане». Рассказчик знаменательно отмечает, что проводник Сорокин «прожил в том месте, откуда нас выгнали, больше, чем мы — и этим нас превосходил» [515] Платонов А. Собрание. Усомнившийся Макар. С. 79. . Как будто Вечный Град — это рай, из которого партизан изгнали на «безвозвратное путешествие». Без сомнения, «Иван Жох» — рассказ скорее о неопределенных и даже бредовых чаяниях народа, о мужицкой утопии, чем о конкретных исторических событиях [516] На тот факт, что Платонов отходит от исторических реалий «к народной легенде», указывает Л. Суматохина (Платонов в работе над рассказом «Иван Жох» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. Вып. 4. С. 489). . Все эти черты сближают произведение с романом «Чевенгур», также отличающимся амбивалентностью оценок и расплывчатостью в плане идеологических классификаций.

Старообрядческий толк бегунов, или странников, о знакомстве с которым свидетельствует рассказ «Иван Жох», возник во второй половине XVIII века. В отличие от большинства старообрядцев, бегуны не удовлетворялись смиренным внутренним сопротивлением власти Антихриста. Исповедуя идею «побега как средства противостояния социальному злу» [517] Мальцев А. Староверы-странники в XVIII — первой половине XIX в. Новосибирск, 1996. С. 18. , они проявляли своеобразный радикализм в осуществлении своих представлений о Царстве Божием на земле. В представлениях бегунов смешались религиозные и социально-политические мотивы. Антихрист виделся им в тройной форме: в чувственной (в виде царя), духовной (в виде духа общества) и в расчлененной (в виде различных лиц и общественных институтов) [518] Там же. С. 123. . Словно одержимые манией преследования, странники убегали ради спасения души не только от никонианской церкви, но и от всего официального мира — от законов государства, от денежной и паспортной системы, от службы в армии и семейных связей. Поэтому образ жизни секты носил конспиративный бродячий характер.