Ханс Гюнтер - По обе стороны утопии. Контексты творчества А.Платонова

Учение бегунов сводится к манихейскому делению мира на Божье и сатанинское: «Мир Божий беден, мир сатанин богат, горд и роскошен» [519] См.: Розов А. Указ. соч. С. 281. . Радикальное крыло бегунов отрицало частную собственность и благополучие. Из этого отрицания следовала необходимость обобществления всего имущества. Однако, как отмечается в литературе, несмотря на требование строгого аскетизма и целомудренной жизни — брак у них считался блудом, — многие странники, включая «наставников», имели любовниц.

Кроме странничества, большую роль в рассказе играют популярные в народе легенды о далеких блаженных землях. Здесь помимо легенд о граде Китеже и о городе Игната надо упомянуть проходящую в рассказе намеком легенду о Беловодье [520] В отличие от Чистова (см. выше), Мальцев (Указ. соч. С. 13) считает, что странники не играли существенной роли в возникновении этой легенды. . В старообрядческой среде она долго циркулировала в форме рассказов путешественников, описывающих маршрут в Опоньское (т. е. японское) царство [521] См.: Чистов К. Указ. соч. С. 133–140. . Несмотря на неопределенность и фиктивность этих описаний, можно понять, что Беловодье расположено на семидесяти больших островах где-то за Китаем, что оно заселено не только «опонцами», но и выходцами из России и других стран, бежавшими от власти Антихриста. Беловодье описывается как недоступная Антихристу земля без светской власти, как крестьянский рай плодородия и богатства.

Характерно, что легенда о Беловодье не только была утешительным вымыслом, но и влекла за собой длительную историю фактических поисков. Попытки такого рода начались с двадцатых годов XIX века и достигли своего апогея в 1850–1880-е годы. Затем стали появляться и рассказы о том, как искали Беловодье, но не нашли. Уже во второй половине XIX века легенда начала проникать и в художественную литературу. У Мельникова-Печерского, например, вариант легенды связан с паломником Стуколовым, побывавшим «за Сибирью, в сокровенном Опоньском государстве» [522] Мельников П. В лесах // Мельников П. Полн. собр. соч. СПб., 1909. Т. 2. С. 132. . В его рассказе дано подробное описание мучительных поисков и, наконец, восторженное описание земли, где обитают японцы и русские люди старой веры: «Такое во всем приволье, что нигде по другим местам такого не видно. Всякие земные плоды там в обилье родятся: и виноград и пшено сорочинское; одно только плохо: матушки ржицы нет и в заводе» [523] Там же. С. 136. . Похожую характеристику находим в повести Александра Новоселова 1917 года: «Не должно быть там власти, от людей поставленной. Тем и свято оно, Беловодье. Ни пашпорта тебе там, ни печати антихристовой — ничего <���…>. Правой вере простор <���…>. Живи, как хочешь» [524] Новоселов А. Беловодье. Повести. Рассказы. Очерки. Алма-Ата, 1960. С. 63. . С этой же народной легендой связана, скорее всего, и повесть Всеволода Иванова «Бегствующий остров» (1926), в которой достижение старообрядческого Белого Острова переводится в послереволюционный период [525] См.: Иванов Вс. Бегствующий остров // Иванов Вс. Собр. соч.: В 8 т. М., 1974. Т. 2. С. 1974. .

Хотя в «Чевенгуре» — в отличие от рассказа «Иван Жох» — нет прямых указаний на легенду о Беловодье, этот идейный фон является одним из предтекстов романа [526] См.: Кулагина А. Легенды о Беловодье и «Чевенгур» // «Страна философов» Андрея Платонова: проблемы творчества. М., 2005. Вып. 6. С. 45–53. . Беловодская легенда позволяет расшифровать загадочное прозвище вождя чевенгурских большевиков Чепурного. Когда Саша Дванов осведомляется о его фамилии, герой отвечает: «Моя-то — Чепурный. Но ты пиши — Японец; весь район ориентируется на Японца» (184) [527] Цифры в тексте отсылают к изд.: Платонов А . Собрание. Чевенгур. Котлован. . Внимание к сектантской подоплеке романа позволяет связать Японца с Опоньским царством беловодской легенды [528] К разным интерпретациям фамилии Чепурного см.: Яблоков Е. На берегу неба. С. 122–124. . По рассказу Мельникова-Печерского, в 1839 году в нижегородской губернии появился бродяга, выдававший себя за подданного японского государства и утверждавший, что в Японии существует земля старообрядческого устройства. Известен и случай проходимца Аркадия Беловодского, который объявил себя епископом «беловодского поставления». Ему удавалось в течение почти тридцати лет спекулировать на вере простого народа в легенду о Беловодье [529] См.: Чистов К. Указ. соч. С. 158–160. .