Елена Андрущенко - Властелин «чужого» - текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского

Потому вместо собственного вердикта о пагубности идей Л. Толстого как мыслителя он предлагает выдержки из его собственных трудов с отсылками к источнику.

Задача «Религии» состоит в том, по словам Д. Мережковского, чтобы поставить вопрос

«о возможности соединения двух противоположных полюсов христианской святости — святости Духа и святости Плоти» (198),

потому обращение к Л. Толстому и к Ф. Достоевскому становится попыткой обнаружить какие-то слои текста, смыслы, позволяющие говорить об этой возможности. Иными словами, выявить не то, что сказано, а то, что просвечивает сквозь то, что сказано.

Вторая задача этой книги — рассмотреть проблему подчинения исторического христианства государству, т. е. «не святой плоти». Постановка этих двух задач потребовала условного деления Предисловия на два раздела и специфической организации материала. Если в первой это развернутое авторское слово, отправной точкой для которого были высказывания Л. Толстого, то во второй — это текст, насыщенный библейскими цитатами, преимущественно из Евангелия от Иоанна, из «Выбранных мест из переписки с друзьями» Н. Гоголя, «Книги толкований» протопопа Аввакума, «Слова о власти и чести царской» Ф. Прокоповича, «Дневника писателя» Ф. Достоевского, выражений из книг Ф. Ницше «Антихрист» и «Так говорил Заратустра». Д. Мережковский вводит имена В. Розанова, Августа, Александра Великого, патриарха Никона, царя Алексея, Петра I, Стефана Яворского, М. Ломоносова, Макиавелли, Гёте, И. Волоцкого, Рафаэля, Софокла, Сократа, Платона, Гомера, Гесиода, Еврипида. В сравнении с темами книги, освещенными ранее, эта тема является новой, но в «Религии» становится центральной. Имена же, к которым апеллирует Д. Мережковский, в целом остаются прежними.

Автор своеобразно обосновывает решение двух своих задач на материале творчества Л. Толстого и Ф. Достоевского:

«Нельзя требовать от русской церкви художественной критики. Но и тут совсем без критики не обойдешься. Тут для последнего суда нужно последнее знание, которое может дать только любовь. Критика и есть это последнее знание любви» (211).

Их достижение с помощью критики художественного творчества оказывается возможным потому, что

«… второе Возрождение это и начинается, действительно, ежели не в самой русской церкви, то около нее и близко к ней, именно в русской литературе, до такой степени проникнутой веяниями нового таинственного „христианства Иоаннова“, как еще ни одна из всемирных литератур» (209).

Таким образом, русская литература становится объектом изучения в связи с внелитературными проблемами, которые, в то же время, решить можно только на литературном материале. Он организован согласно такой установке, а в основе со— и противопоставления лежит мифологизация имен великих современников и предшественников, да и самой русской литературы. Текст этой главы нуждается в многочисленных пояснениях — их потребовалось более ста. Они тем сложнее, чем свободнее Д. Мережковский сближал, соотносил, сопрягал имена, наименования, исторические события, литературные произведения, добиваясь возникновения определенных ассоциаций.

Первая глава «Религии» посвящена Наполеону как исторической личности и как художественному образу в русской литературе. Но и Наполеон исторический открывается поначалу сквозь призму размышлений Ф. Достоевского и Ф. Ницше о древнем Риме и его идее теократии, о судьбах западного и восточного христианства. Потому цитируются «Дневник писателя» за май-июнь 1877 г., «Антихрист», упоминается спор Нила Сорского с Иосифом Волоцким по поводу монастырских земель, т. е. церковной собственности, Никона с царем Алексеем и «поглощение» церкви государством в «Духовном Регламенте» эпохи Петра I. Затем личность Наполеона открывается через отклики о нем современников. Обратим внимание, что написанная в эмиграции книга о нем, «Наполеон», особенно ее первая часть «Наполеон-человек» писалась по этим же материалам. Между главой и книгой немало цитатных перекличек.

Основой «наполеоновских» страниц стали мемуары и записки, а также исторические труды, посвященные императору [119] «Las Cases E. Le mémorial de Sainte-Hélène» (P., 1894); Metternich. «Mémoires, documents et écrits divers» (P., 1880); Fauvelet de Bour— rienne L.A. «Mémoires sur Napoléon» (P., 1900); Fr. Masson et G. Biagi. «Napoléon inconnu. Papiers inédits» (P., 1895); «Mémoires de Madame de Remusat 1802–1808» (Р., 1893); Trad de. «Histoire de l'ambassade dans le grand duché de Varsovie en 1812» (P., 1815); Marmont A.F. «Mémories du maréchal Marmont, due de Raguse de 1792 а 1841» (P., 1857); Holland H.R. «Souvenirs des cours de France, d'Espagne, de Prusse et de Russe» (P., 1862); Bertaut J. «Napoléon Bonaparte, virilités» (P., s.a.); Staël-Holatein A.-L. G. de. «Considérations sur la révolution française» (P., 1862); Segur P.P. «Histoire en mémoires» (P., 1873); Miot de Melino A.F. «Mémoires» (P., 1880). . Книга И. Тэна «Наполеон» является не только источником сведений об императоре, но и источником цитат для этой главы. Наполеон показан не в поступках, действиях, мыслях, а через их отражение в сознании его современников. Подобный образ «исторической» личности, созданный с помощью этого материала, соотносится с образом литературным, возникающим в «Войне и мире». Средствами для соотнесения является создание своего рода ассоциативного ряда из цитат стихотворений А. Пушкина «Недвижный страж дремал на царственном пороге…» (1824), «Наполеон» (1821), из поэмы «Полтава» (1828–1829); из «Мцыри» М. Лермонтова, из «Разговоров» Гёте от 2 марта 1831 г. и 11 марта 1828 г., его драмы «Прометей» и трагедии «Фауст»; из книг Ф. Ницше «Антихрист» и «По ту сторону добра и зла». Здесь возникает неточность, связанная с тематическим совпадением источника и мысли Д. Мережковского. Фрагмент из разговоров Гёте от 2 марта 1831 г. о демонической природе личности Наполеона он подтверждает словами Ф. Ницше: