Елена Андрущенко - Властелин «чужого» - текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского

Это не единственный случай, когда в качестве источника Д. Мережковским избирается чужой в полном значении этого слова текст. Е.А. Соловьев (Скриба) даже обвинял писателя в том, что он присвоил чужое произведение. Речь идет о рецензии на публикацию в «Северном вестнике» новелл Д. Мережковского под общим названием «Две новеллы XV века»: «Наука любви. Итальянская новелла» и «Любовь сильнее смерти. Итальянская новелла» [91] 1896. Кн. VIII. С. 89–113. . Пересказывая содержание новеллы Джованни Флорентино, Скриба писал:

«Новелла, как вы видите, из веселеньких. Но оно становится еще интереснее, если сравнить ее с „Наукой любви“ г. Мережковского: мы видим не только полное сходство в произведениях двух „гениев“ XV и XIX столетий, но <���…> просто буквальный перевод итальянского текста на русский».

На этом основании Скриба даже предлагал проверить на предмет плагиата роман «Отверженный», в котором

«…так много сцен, эти сцены так различны по стилю, что как-то невольно приходит в голову: нет ли и тут каких-нибудь заимствований?..» [92] Новости и биржевая газета. 1896. № 340. .

Скриба поставил вопрос, ответ на который касается самой природы дарования писателя, его отношения к источнику. Д. Мережковский обиженно писал в ответе, что «Любовь сильнее смерти» принадлежит ему «целиком». Относительно «Науки любви» он сообщал, что, действительно, позаимствовал ее «у одного итальянского новелльера эпохи Возрождения», однако выявленный им

«контраст культурных идей и настроений в двух противоположных и преднамеренно сопоставляемых любовных новеллах, так же как некоторые введенные <���… > сокращения и добавления настолько изменили внутренний эстетический строй и дух старинного текста, что я счел себя не вправе приписывать его Джиованни Флорентино…» [93] Новости и Биржевая газета. 1896. № 342. .

Скриба не посчитал ответ Д. Мережковского убедительным.

«Оставьте, г. Мережковский. Вы лучше всякого другого знаете, что ваши слова — пустая отговорка. Вы перевели, не указав источника — вот и весь инцидент» [94] Там же. № 343. .

Этот упрек можно было бы адресовать большинству написанного Д. Мережковским. Ю. Айхенвальд называл его

«„несравненным маэстро цитат, властелином чужого, глубоким начетчиком“, который „цитирует много и многих — вплоть до полкового писаря“» [95] Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей. М.: Республика, 1994. С. 104. .

М. Ермолаев предполагает, что это происходило намеренно, Д. Мережковский действовал,

«как бы говоря нам: я пытаюсь показать вам душу писателя, пытаюсь показать свою, слившуюся с его душой, но не подумайте, что я хоть немного присочиняю. <���…> Писатель не загораживает, не забалтывает автора — напротив, он дает ему возможность раскрыться, сохранив его голос и даже интонацию» [96] Ермолаев М. Загадки Мережковского // Мережковский Д. Л. Толстой и Достоевский. Вечные спутники. С. 564. .

Приходится признать, что во многих случаях маэстро был «глубоким начетчиком».

В процессе текстологического обследования становится очевидным, что источником его вдохновения являлись чужие тексты, которые он, зачастую переводя, пересказывая, цитируя без кавычек, адаптирует для современного ему читателя. Он, как правило, избирал в качестве отправной точки научный или биографический труд о писателе, а также его произведения. Собственные интерпретации и комментарии Д. Мережковского, включающие домысел, находятся в поле между этими двумя типами текстов. Почерпнутые из них материалы цитируются, пересказываются и компилируются. В.В. Розанов писал, что

«свои мысли он гораздо лучше выскажет, комментируя другого мыслителя или человека; комментарий должен быть методом, способом, манерою его работы» [97] Розанов В. Новая работа о Толстом и Достоевском // Новое время. 1900. № 8736. 24 июня. .

Этот комментарий тесно связан с его своеобразным видением истории литературы, в которой, как он полагал, неутомимо, из века в век, пробивалось стремление преодолеть языческую — в древности, и христианскую в новое время — односторонность. Чтобы донести до обыкновенного читателя эту мысль, он прибегает к прочтению произведений писателя сквозь призму его личности, воссозданной по воспоминаниям, дневникам или чужим исследованиям.

«Текучесть», «изменчивость», по выражению Б. Томашевского, текста дает возможность судить о читательских и исследовательских предпочтениях писателя. Их косвенным свидетельством может быть частотность употребления имен: тех, кому посвящены статьи; тех, кому посвящены статьи, но названные вне статей; тех, кому статьи не посвящены. Это единичные упоминания: Байрон (более 20), Лермонтов, Наполеон (более 10); упоминания с развернутой характеристикой: Гёте (более 25), Л. Толстой (более 20), Достоевский, Петр I, Пушкин, Тургенев, Ренан, Шекспир, Данте (более 10). Подтверждением этого может быть и одна из центральных книг писателя, «Л. Толстой и Достоевский», в которой эти имена являются его неизменными «спутниками».