Ираклий Андроников - Лермонтов. Исследования и находки

В 1885 году Хохряков оставил пост директора Пензенской учительской семинарии, на котором пробыл больше десяти лет, проводя в жизнь педагогические идеи Ушинского, и вышел в отставку. Но продолжал трудиться в ученой архивной комиссии и в губернском статистическом комитете. Он много сделал как историк и краевед. Ему принадлежат ценные труды по истории Пензы и края. И все же главная его заслуга перед отечественной культурой в том, что он первый, по живым следам, начал собирать рукописи Лермонтова и материалы для его биографии. Как много вложил он в это дело благородной и бескорыстной любви! Стоит только представить себе, сколько времени и внимания, сколько кропотливого труда надо было потратить хотя бы на одно переписывание рукописей! И все это в интересах Лермонтова, в интересах русской культуры!

А между тем имя Хохрякова, как первого биографа Лермонтова, сперва оставалось в тени, а мало-помалу оказалось и вовсе забытым. В 1914 году отмечалось столетие со дня рождения Лермонтова. Газетчики суетились в поисках материала. Но никто не вспомнил о Хохрякове.

Он умер в 1916 году.

И заслужил, чтобы имя его знали все, кому дорога поэзия Лермонтова.

Когда впервые летишь из Москвы в Тбилиси на ТУ-144, то сперва видишь словно на гигантской географической карте равнины России, потом степи Северного Кавказа, потом на краю их появляется Шат-гора или Эльбрус, величавый даже с этой великой высоты, и, как на рельефном макете открывается взору гранитный, сверкающий серебром снегов Кавказский хребет — ледяные вершины Донгузоруна, Шхельды, Ушбы, Тетнульда, Безенгийской стены… И вдруг среди них возникает Казбек — в одном ранге с Эльбрусом! И приходишь в радостное волнение, потому что видишь еще невиденное и тем не менее уже предвосхищенное лермонтовским стихом:

Каким же великим даром воображения обладал он, какой силою поэтического прозрения, если в ту пору, когда почтовая повозка влекла его по каменистой дороге по самому дну сумрачной пропасти, он сумел увидеть Кавказ с орлиной заоблачной высоты и описать его таким, каким видим его мы, — с двумя снежными вершинами, застывшими в вечном споре перед толпой соплеменных гор!

Откуда знал Лермонтов, создавая своего «Демона», как выглядят сверху Дарьял и Казбек?

Именно такими видим их мы сейчас из окна сбрасывающего скорость и высоту самолета, под крылом которого уже мелькают зеленеющие долины Грузии, слияние Куры и Арагвы, одинокий монастырь на вершине, в котором томился гордый Мцыри, Тбилиси со сверкнувшей излучиной Куры и узкими улочками старых кварталов, куда вернулся из семилетних странствований бедный Ашик-Кериб, — весь лермонтовский Кавказ, впервые открывшийся русской поэзии с такой достоверностью и полнотой в его бессмертных творениях. Тот Кавказ, о котором Белинский сказал, что, будучи колыбелью поэзии Пушкина, он стал потом и колыбелью поэзии Лермонтова.

Нет, время бессильно состарить могучий дух лермонтовской поэзии! Вот почему, собравшись для дружеской непринужденной беседы, мы можем заговорить о Лермонтове как о живом явлении искусства, как о своем, нечаянно привести его стих, его метафору или строфу из его бессмертной поэмы.

И потому, когда мы произносим имя: Лермонтов — к глубокому раздумию и бесконечному восхищению, которые всегда возбуждает его поэзия, примешиваются чувства сожаления и горечи, словно от недавней потери. Вряд ли во всей мировой литературе можно вспомнить другого, столь же великого, поэта, жизнь которого оборвалась так рано. Лермонтов погиб, не достигнув двадцатисемилетнего возраста. А поэзия его составила целый этап в развитии русской литературы. Имя его стоит вторым в ряду имен величайших русских поэтов: Пушкин, Лермонтов, Некрасов, Блок, Маяковский…