Ирина Одоевцева - «…Я не имею отношения к Серебряному веку…» - Письма И.В. Одоевцевой В.Ф. Маркову (1956-1975)

Читали ли Вы «Перекати-поле» Е. Печаткиной? [150]И знаете ли ее лично? Я о ней никогда не слыхала, но роман ее, присланный ею нам, меня поразил. Е.П. Грот, оказавшаяся добрейшей душой, посылает Г<���еоргию> В<���ладимировичу> лекарства и всячески старается для нас. Она хочет устроить вечер Г<���еоргия> В<���ладимировича> в Холливуде. Но это все проекты. Если бы все же вышло, хорошо было бы, если Ваша жена согласилась бы прочитать стихи Г<���еоргия> В<���ладимировича>. Кстати, ее статья, т. е. Е.П. Грот о Есенине в «У Золотых ворот» [151], очень интересна. Я и не знала, что он из старообрядцев. И его «Ключи Марии» [152], к сожалению, не читала.

До свидания. Желаю Вам и всем Вашим удачи и радости.

Напишите, что Вы думаете о моих стихах в «Н<���овом> журнале» [153]— он ведь скоро выйдет — откровенно. С сердечным приветом

И. Одоевцева

<���На полях:> Нет, Г<���еоргий> В<���ладимирович> только грозился написать Вам. Он слишком слаб, не может. Напишите ему скорей.

13 января <1958 г.>

С Новым годом, дорогой Владимир Федрович,

Сегодня 13 января — канун Нового Старого года — день, в который до войны устраивался грандиозный литературный бал [154]. Но зачем вспоминать о том, что прошло, забвением поросло, как говорит поэт (я).

Лучше о настоящем. Мы очень рады за Вас, что морока с переездом прошла и снова у Вас и дом, и сад, и собакам есть разгуляться где на воле [155], как тоже сказал поэт (Лермонтов). (Один вздор я горожу! Стыдно.)

Ну вот, поздравляем Вас от души и желаем всяческого благополучия и удачи на новом месте в 1958 году — и последующих.

Г<���еоргий> В<���ладимирович> хотел бы Вам сам написать, но он так плохо себя чувствует, что лежит весь день в каком-то полузабытьи.

Насчет «Кристабель» [156]Вы абсолютно правы. Я в те дни еще почти не была знакома с Г<���еоргием> В<���ладимировичем>, но помню, с каким восторгом о переводе Г<���еоргия> В<���ладимировича> отзывались Гумилев и Лозинский [157].

Боюсь, что и Лозинский часто так же отдаленно схож с переводимым оригиналом. Нет, простите, мне совсем не нравится

Это, по-моему, просто плохо — не горестен, а горек. Не ломоть, а хлеб — или по крайней мере — ломоть хлеба. Сходить и восходить. Сначала бы уж восходить, а сходить потом. Но ведь, кажется, — «как круты ступени чужих лестниц». Но об этом не стоит спорить. Лозинский был умница и прелесть. Одно его стихотворение попало и в мой «золотой фонд»:

Вторая строфа слабая, но эта, по-моему, очаровательна. Обыкновенно же он писал:

и тому подобное. Зато острил замечательно [159].

«Кристабель» в переводе Г<���еоргия> В<���ладимировича> потрясла мое сердце, и я написала — под влиянием, вот такими корявыми четырехударными паузниками — «поэму о Луне», напечатанную во 2-м № «Дома искусства» с иллюстрациями Добужинского. Темой послужила легенда, найденная мной в книге сына Жорж Занд Мориса [160], собиравшего всякие легенды и сказки.

И вот какое разочарование — непреднамеренная горечь слов рвется из моей души!

Если можно, пришлите дешевый маленький экземпляр «Кристабель». Здесь отдельно ее не достать. А мне хочется ее всю сверить.

Спасибо за Петербургский путеводитель. Г<���еоргий> В<���ладимирович> читает и перечитывает его и находит в нем все новые жемчужины.

Теперь я должна покаяться — я не читала статьи Ульянова, когда писала Вам, а только перелистала ее рукой небрежною, — и напрасно осудила. Прочитав, круто переменила мнение. Она и содержательна, и интересна, и заставит расквакаться лягушек нашего эмигрантского болота — что тоже хорошо.

Кстати, Ульянов писал нам: «Чего больше в статье Маркова о Г<���еоргии> В<���ладимировиче>, коварства или любви?» Но это совсем между нами, никто не должен этого знать, кроме Вас. Да и Вам, мне кажется, я не должна была сообщать. Я ему ответила, что коварства никакого не заметила, т. к. его нет, а в Вашей любви к стихам Г<���еоргия> В<���ладимировича> и к нему самому не сомневаюсь. Лишнее подтверждение — читают не то, что написано.

Ульянов очень милый, но трудный человек. С нами, впрочем, он был милый и легкий, но в нем чувствуется каменное упрямство. В Нью-Йорке он не ужился, «в нем царит ежовщина», по его словам. Я даже не поняла, в чем дело — такая я недогадливая [161].