Альфи Кон - Наказание наградой. Что не так со школьными оценками, системами мотивации, похвалой и прочими взятками

Мой друг имел в виду, что людей, если они не готовы к этому, не убедят доводы человека, который тоже отец, точно так же как их не убеждают фактические данные. Мне случается получать от читателей письма с выражением невероятной благодарности, где они рассказывают, что отказались от наград в воспитании детей и как это у них получилось на практике, что они никогда больше не будут прибегать к своим прежним уловкам, что они распространяют эти мои идеи и прочее в том же духе. Хочу верить им на слово, что моя книга сыграла решающую роль в их подходах к воспитанию. Но я вовсе не впадаю в ложную скромность, когда говорю, что эти люди сами кое-что испытали в жизни и это подготовило почву, чтобы они захотели извлечь уроки из пережитого. А иначе они остались бы равнодушны или возмущались, как множество других, прочитавших этот же текст.

На семинарах и лекциях я всегда предупреждаю слушателей, что они не обязаны целиком принимать все, что я говорю, чтобы понять, насколько полезны будут некоторые перемены. Мои предложения не стоит рассматривать как пакетную сделку. Вы еще не готовы отказаться от наград (дома, в школе, на работе и так далее), но желаете переосмыслить целесообразность наказаний? Прекрасно, сделайте хотя бы это. Вы созрели, чтобы признать, что материальные награды могут приносить вред, но не можете заставить себя отказаться от словесных поощрений? Чудесно, сделайте хотя бы это. Добро пожаловать на мой поезд, и давайте ехать вместе до той точки, до которой вы готовы проследовать, и как только решите, что дальше нам не по пути, что ж, сойдите. Может быть, когда-нибудь позже вы снова вскочите на подножку, чтобы двинуться еще дальше от «проделывать над кем-либо что-либо» к «работать вместе с кем-либо», и мы снова станем попутчиками в этом путешествии.

Задолго до того, как стать самым влиятельным психологом в США, Беррес Скиннер примеривался к писательской карьере. Он окончил Гамильтонский колледж со степенью по английской литературе, а затем провел под родительским кровом безрадостный «темный» год в мучительных размышлениях, чем бы занять свою жизнь, и в духовных исканиях, которые некоторые люди назвали бы кризисом самовосприятия.

А потом он открыл для себя бихевиоризм. «Я не рассматривал возможность самоубийства в прямом смысле, – напишет он позже в автобиографии. – Бихевиоризм предложил мне другой выход: крах потерпел не я сам, а моя личная история… Я научился принимать свои ошибки, относя их на счет своей биографии, которая не была плодом моих собственных действий и изменить которую не представлялось возможным» [945].

В общем, он нашел себя, отказавшись от собственного «я». Далее последовали получение ученой степени (PhD) в Гарвардском университете, преподавание в университетах Миннесоты и Индианы, а в 1948 году триумфальное возвращение в альма-матер в Кембридже. В 1983 году, когда я познакомился с ним, он все еще жил там, в модном районе, время от времени общаясь с такими знаменитостями, как Джулия Чайлд [946]. Каждый день он подсаживался в машину к кому-нибудь, кому было по пути, и ехал в свой офис в Гарварде на седьмом этаже в корпусе имени Уильяма Джеймса [947]. Там прямо на стенах были смонтированы электронные схемы, где поминутно что-то щелкало и вспыхивали, а потом гасли красные лампочки. Схемы соединялись электрическими проводами с закрытыми пронумерованными ящиками, в каждом из которых был малюсенький смотровой глазок. В ящиках сидели голуби, и они послушно ударяли клювом по кнопке, чтобы получить еду.

«Я прожил достаточно долго, чтобы приобрести кое-какую репутацию, – сказал мне Скиннер скромно. – За восемьдесят-то лет сподобился». Отстраненно и, словно находя это забавным, он рассказывал, что, куда бы ни направлялся, за ним вечно увязывается толпа народу и у него все время просят автограф. «Не устаю удивляться, когда меня узна ю т на улице и когда люди приходят послушать меня, – сказал он. – Не понимаю почему. Вот уже почти 30 лет как я собираю на удивление большие аудитории. Но не так уж это меня прельщает. Для меня больше радости с утра пораньше посидеть часика два за столом у себя в кабинете».

Однажды, рассказывал он, к нему на улице подошел человек и спросил, не проповедник ли он. Это сильно позабавило Скиннера, потому что он вообще не верит в Бога. Но тот человек на улице, в сущности, не так уж и ошибался. В определенном смысле Скиннер как раз и был проповедником: таков был его темперамент, что он умел обращать в свою «веру», а каждый его труд – это словно бы развернутая проповедь о глупости «ментализма», иными словами, стараний искать объяснение всех наших поступков где угодно, но только не в наблюдаемых типах поведения и подкрепляющих их контингенциях со стороны среды.