Давид Серван-Шрейбер - Антирак. Новый образ жизни

Анна лишь искоса посмотрела на меня и, поставив книжку на полку, сказала:

— Я думаю, однажды ты поймешь.

Все это время я продолжал встречаться с врачами, обсуждал разные методы лечения, взвешивал все «за» и «против».

Наконец, я решился на операцию. Я искал хирурга, на которого можно было положиться . Тот, которого я выбрал, не был самым выдающимся и самым передовым по своей хирургической технике. Но мне показалось, что он лучше других понял, кто я такой и какой проделал путь. Я чувствовал, что он не бросит меня, если дела пойдут плохо.

Но он не мог оперировать меня немедленно. К счастью, в то время опухоль не росла. Я готов был подождать несколько недель, пока он освободится.

Это время я провел, изучая книги писателей, которые размышляли о том, что мы можем познать, столкнувшись со смертью. Иначе говоря, я посвятил себя чтению книг, которые несколькими неделями ранее я, вероятно, отложил бы в сторону, так и не раскрыв.

Я прочитал Толстого благодаря Анне, которая любила русских классиков, а также благодаря Ирвину Ялому, который часто цитировал Толстого в своей блестящей книге по экзистенциальной психотерапии (2). За «Смертью Ивана Ильича» последовала короткая повесть «Хозяин и работник», и она тоже произвела на меня глубокое впечатление.

Толстой рассказывает историю нравственного преображения хозяина. Главный герой, Василий Андреевич Брехунов, целиком поглощен собственными заботами. Решив совершить сделку за какие-то гроши, он, несмотря на отвратительную погоду, ночью отправляется в путь на санях. Его сопровождает слуга Никита. Из-за бурана они теряют дорогу. Когда Василий Андреевич понимает, что это, возможно, его последняя ночь, мировоззрение его меняется радикальным образом. Чтобы согреть слугу, он ложится на него сверху, передавая ему тепло своего тела. «Ему кажется, что он — Никита, а Никита — он, и что жизнь его не в нем самом, а в Никите». Ощущая себя одним целым с Никитой, Василий Андреевич приходит к выводу, что его собственная смерть больше не имеет значения. За рамками своего эгоизма он обнаруживает правду, содержащую истинный смысл жизни: «„Жив, Никита, значит, жив и я", — с торжеством говорит он себе». Таким образом, практичный делец познает чувство благодати, которое никогда не испытывал ранее. Впервые в жизни он живет в настоящем и в момент смерти видит свет — восхитительно белый свет в конце темного туннеля.

В это же время изменилась направленность моей работы. До тех пор большинство моих устремлений было посвящено науке, причем главным образом ради нее самой. Постепенно я отошел от этого. Как и большинство медицинских исследований, моя работа в лаборатории лишь отдаленно была связана с облегчением страданий больных. Многие исследователи, как и я, в начале своей карьеры наивно верят в то, что главным результатом их труда станет излечение от таких заболеваний, как болезнь Альцгеймера, шизофрения или рак. Но вот однажды они переключают все свое внимание на улучшение методов измерения клеточных рецепторов, на которые воздействуют лекарства, или еще на что-нибудь подобное. В процессе работы они собирают достаточно материала, чтобы публиковать статьи в научных журналах, получать гранты и продолжать дальнейшие исследования в своих лабораториях. Но они уже бесконечно далеко ушли от человеческого страдания.

Гипотеза, которую изучали я и Джонатан — роль предлобной коры головного мозга в развитии шизофрении, — теперь общепринятая концепция в неврологии, и множество лабораторий в мире продолжают исследования на эту тему. Безусловно, это была основательная научная работа. Но она не могла никого вылечить. Более того, она не могла даже просто улучшить чье-то состояние. И теперь, когда я ежедневно жил со страхом перед болезнью, перед страданием и смертью, оказалось, что мне хочется работать именно над этим: как изменить свою жизнь и жизнь других людей.

После операции я возвратился к научным исследованиям и консультациям в больнице. Но обнаружил, что теперь, вопреки прежним моим мыслям, именно работа в качестве практикующего врача интересовала меня больше всего. Казалось, что мое собственное страдание в какой-то мере уменьшалось всякий раз, когда я был в силах помочь пациенту, который не мог заснуть от боли или, измученный страданием, все чаще задумывался о самоубийстве. Как будто мы с ним стали одним целым. Под таким углом зрения работа врачом-консультантом больше не походила на обязаловку, но стала настоящей привилегией. В мою жизнь пришло ощущение милосердия.