Мария Папагианниду-Сен-Пьер - Прощай, СПИД! А был ли он на самом деле?

Я жила с Марио Циргиотисом один год, в течение которого у меня начали выпадать волосы. Мы находили их во всех углах дома, но, к счастью, я не облысела. Однажды в 2001-м я проснулась утром, было Рождество. Я что-то несвязно бормотала, в ярости швыряя и разбрасывая свои одеяла и одежду. Никто не был готов к такому, и Марио вызвал «скорую». Через два дня я очнулась в палате интенсивной терапии стационарной общей больницы. Это был первый приступ менингита, который приписали вирусу, связанному с «ВИЧ»-инфекцией. Несмотря на свои шумные и яркие проявления, менингит прошел относительно быстро, где-то через месяц. Но мое состояние оставалось неустойчивым, и я почувствовала необходимость вернуться домой. На самом деле весь переезд устроила мама, потому что мое здоровье было очень нестабильно. Мы вступили в новый период неврологических проблем, вызванных использованием «Криксивана».

Вскоре оказалось, что я не в состоянии говорить членораздельно, и еще одним сюрпризом для меня стало то, что когда я пытаюсь говорить, то забываю, о чем говорю. Кончилось тем, что я была не в состоянии открыть входную дверь собственного дома, потому что ключ безудержно дрожал в моей руке. Происходило и еще кое-что, не связанное с дрожью. Сковородка выскользнула у меня из рук прямо в раковину как раз перед тем, как я собиралась готовить, будто кто-то внутри меня подавал неверные команды. Я не могла написать даже собственного имени при визите в банк, как ни старалась. Было невозможно правильно двигать рукой. «Давайте я напишу за вас», – предлагал мне кто-нибудь из сочувствующих. Я не могла выполнять даже простейших действий.

Однажды я рухнула прямо на улице, и меня подобрал владелец ресторана, расположенного на углу. Он занес меня в помещение и дал мне прийти в себя. «Вы потеряли сознание», – сказал он, но я видела, что для обычного обморока он слишком сильно напуган. После нескольких подобных инцидентов я узнала, что теперь страдаю небольшими эпилептическими припадками. Еще один кошмар, быстрый, как удар молнии. «Ты травмируешь окружающих», – сказала мама. Естественно, так как я ничего не помнила, то я не могла знать о том, когда я травмирую людей. Жизнь наполнилась постоянным страхом, даже дома. «Эпилептические припадки не обязательно станут постоянными, – объяснил невропатолог, – возможно, они случаются только лишь при определенных условиях». Мне дали другую комбинацию таблеток. Припадки прекратились, но появилось кое-что другое. У меня стало двоиться в глазах. Я рассказала об этом невропатологу, который стал теперь моим вторым врачом, после врача, лечившего от СПИДа. «Ах, у вас двоится в глазах», – сказал он и опять изменил неврологическое лечение, в очередной раз сочетая его с лекарствами от СПИДа.

«Наберись терпения, милая. Доктора стараются изо всех сил», – опять повторяла мама. Однажды изображение в глазах стало не только двойным, но еще и размытым. К Рождеству 2002-го мое состояние опять обострилось, и меня в состоянии комы привычно повезли в больницу. Опять я перепугала всех посреди ночи. «Мам, ты еще не жалеешь, что родила меня?» – спросила я, очнувшись и увидев ее рядом с собой. «Никогда, ты подарила мне величайшую радость, а теперь ты в одиночку ведешь такую борьбу! Что я могу для тебя сделать?»

Сделать она не могла ничего. Опять в течение 3–4 недель никто не мог определить, какой микроб напал на меня. Я чувствовала, что ждать остается уже совсем недолго, я уже «уходила» и была счастлива. Я смотрела на себя, в памяти всплывали разные сцены из моей жизни, как будто просматривала фильм. Там я была яркой, улыбающейся, у меня была хорошая жизнь, до настоящего момента. Открыв глаза, я увидела маму совсем рядом. «Все прошло», – только и смогла я произнести и увидела, что она кивнула. Я хотела сказать: «Спасибо тебе», но никто не расслышал. Доктор Кордосис специально пригласил профессора неврологии из другой больницы. Он вошел, одетый в костюм, был выходной. «Ее состояние весьма критическое, и проблема в том, что она не сообщает нам о своих симптомах», – сказал он маме немного раньше. «Мы ничего не можем обещать», – сообщил новый невролог.

Однажды доктора зашли ко мне, подозрительно улыбаясь. После повторных исследований им удалось поймать микроб, по-видимому, это был туберкулезный менингит. Это было худшее из всего, что могло со мной произойти, но, по крайней мере, они теперь знали, какой антибиотик мне назначить. И началась еще одна «агрессивная» терапия, и когда я начала восстанавливаться в больнице, то уже не имела ни малейшего понятия, где я нахожусь. Однажды утром я даже потребовала принести мне на веранду кофе и печенье. Но это совершенно выпало из моей памяти. Хотя я помнила, как мне этого хотелось, кофе с печеньем на веранде казалось одной из величайших радостей в жизни. Мой брат пришел в больницу, а я даже не узнала его. Разные люди заходили в мою комнату, а я их не замечала, как мне говорили позже. Ближе к концу этого периода госпитализации я встала с кровати и увидела себя в зеркале. Меня испугало то, что я увидела. Я больше не была самой собой. Я поседела, лицо, покрытое зловещей тенью, было бледным как у мертвеца. «Он вас «поедал» понемножку день ото дня, вот почему туберкулез еще называют чахоткой», – объяснил мне доктор.