Владимир Ажажа - Дорогами подводных открытий

На тесном мостике лихорадочно курят по два-три человека. Лихорадочно потому, что их пронизывает студеный северный ветер, и еще потому, что надо спешить, так как внизу ждут своей очереди десятки товарищей.

Сегодня десятый день пребывания в море, впереди еще недели плавания в океане. Для поднятия духа и расширения кругозора экипажа замполит Иван Александрович Бугреев упросил доктора Зуихина выступить по корабельному радио с лекцией о долголетии. Лектор полтора часа внушал слушателям, что в основе человеческого долголетия лежит умеренность во всем. Матросы за обильным, как всегда, ужином дружно шутили: «Нажимай пока не поздно — теперь еды будут давать меньше…» К ночи Бугреев организовал вторую лекцию. На этот раз выступал я и рассказывал перед микрофоном об истории подводных исследований и их широких перспективах в самом ближайшем будущем. Памятуя о реакции слушателей на предыдущую лекцию, я говорил минут тридцать, а затем, чтобы не отрывать теорию от практики, прошел в центральный пост и дал команду погружаться.

И снова тишина. Царство тишины. На цоканье эхолотов не обращаешь внимания, оно как бы отфильтровывается. Медленно и беззвучно подводная лодка — тонкая игла — прошивает необъятный водный массив, то вспыхивая сказочным сиянием, то погружаясь во мрак.

Сегодня мы все внимание сосредоточили на реакции сельди на свет. Мы знали, что некоторые виды рыб охотно идут на него. На Каспии в промышленных масштабах применяется совершенно новый «элегантный» вид лова, при котором не нужны сети и физические усилия рыбаков. Кильку, собравшуюся у источника света, по толстому резиновому шлангу перекачивают на борт судна мощным насосом, получившим специальное название — рыбонасос. А наша сельдь, как мы уже установили, относится к свету иначе: во-первых, всегда отрицательно; во-вторых, в течение ночи — с разной силой неудовольствия. Выяснить это нам помог стабилизатор глубины, обеспечивавший неподвижное положение «Северянки» на нужном горизонте. Как только лодка замирала на месте, наблюдаемая в иллюминаторы сельдь постепенно исчезала, но эхолот записывал ее недалеко от подводной лодки. Тогда мы выключили свет. Эхолоты показывали, что примерно через десять минут сельдь вновь приближалась. Включение света… и опять медленное исчезновение сельди. Со второй половины ночи, часов с двух-трех, включение света вызывало исчезновение эхозаписей, а следовательно, и рыбы вокруг лодки не постепенно, а быстро — через одну-полторы минуты. И при выключении ламп сельдь тоже появлялась значительно быстрее. Под утро она стала совсем чуткой. В восемь утра при включении прожекторов и сельдь и показания эхолотов исчезали мгновенно, а в темноте возвращались снова всего лишь через минуту после выключения света. Это без хода. На ходу мы просто «наезжали» на замешкавшуюся сельдь самым бесцеремонным образом — очевидно, так же, как настигает рыбу трал.

Теперь мы уверенно могли заявить, что зимнюю атлантическую сельдь на свет не приманишь, и если требуется разрабатывать новые виды лова, то надо искать какие-то другие способы привлечения рыбы.

Шторм слегка утих. В полдень на край неспокойного моря выкатывалось солнце. Каждые четыре часа сменялись верхние вахтенные на мостике. Но наступили дни, когда вахту стояли по два часа и даже До часу. Понизилась температура, и стал холоднее ветер — неподдельный, полярный, обжигающий; на ограждении мостика, на поручнях и на мокрой одежде вахтенных появилась ледяная корка. К концу вахты на капюшонах меховых курток нарастали настоящие ледяные глыбы, но в этот момент приходила смена, чтобы через два часа выглядеть так же. Перед погружением все ограждение рубки превращалось в миниатюрный айсберг.

Напряженная работа ночью, изнурительная качка, не позволявшая нормально отдыхать, холод в отсеках — все это вызывало дополнительные расходы жизненной энергии. Стоило только отвлечься от дела, как сразу клонило в сон. Другим следствием подводных условий было постоянное ощущение голода. Несмотря на четырехразовое питание и отличный калорийный стол, аппетит огромной силы проявлял себя вскоре после обеда или ужина. На «Северянке» ночью в деловой тишине, в обстановке сосредоточенности и значительности любили поесть.

Свои наблюдения мы обычно заканчивали в 10 утра и до обеда отдыхали — по возможности. Коек не хватало на всех. Поэтому стоило кому-либо покинуть свое ложе, как его немедленно занимал другой. Никто, собственно, и не обижался — так поступал каждый.