Людмила Шапошникова - Дороги джунглей

Иногда ребята сбегают целыми группами. Обычно, не доходя до деревни, они снимают казенную форму и прячут ее в зарослях. Явиться домой в чужой одежде не позволяет традиция. Беглецы предстают перед глазами потрясенных родителей в набедренных повязках, а иногда и без них.

Но случается нередко и так, что родители сами на время забирают детей из школы. Особенно в горячую пору сельскохозяйственного сезона, когда на полях не хватает рабочих рук. Дождливый сезон — самое спокойное и плодотворное время для школы. Когда горы и джунгли захлестывают тропические ливни, далеко не убежишь. Но все же храбрецы находятся. Однако не проходит и дня, как они снова стучатся к Мисре. Дождливый сезон — голодное время в племени. И поэтому не очень обильная школьная пища спасает многих ребят от голода и избавляет семью от лишнего рта.

Школа в стране бондо делает первые шаги. Очень многое в ней держится на энтузиазме и верности учительскому долгу самого Мисры. Потерю каждого ученика он воспринимает как личное несчастье, в приобретении нового видит цель своей жизни. Но потерь, к сожалению, бывает больше, чем приобретений. Образ жизни бондо с его повседневным тяжелым трудом, с борьбой за кусок хлеба, с необходимостью ценить каждую пару рабочих рук вне зависимости от возраста все-таки мало приспособлен для школьного образования. Поэтому нередки случаи, когда мальчишка, проучившись год-два, уходит из школы совсем. Уходит он без особого сожаления. Культура, которую он постигает в школе, еще чужда и непривычна ему.

Работа у учителя Мисры нелегкая, сложная.

В день моего отъезда Мисра собрал учеников перед школой, построил их и сказал:

— Теперь попрощайтесь с нашим гостем.

— Джай хинд [19] Да здравствует Индия! ! — крикнули они дружно.

— Джай хинд, — ответила я. — Растите большими и умными.

Мисра с гордостью посмотрел на ребят. И по-моему, гордость была законной. Ибо учитель сделал и делает для бондо очень много. Но сами они об этом пока не подозревают…

Я уезжала из страны бондо во вторник. Был рыночный день, и многие жители Мудулипады и других деревень отправились с утра вниз, в Говиндапалли. Мне тоже хотелось там побывать. Милада (она приехала к бондо позже) присоединилась ко мне. Мы уложили в джип свое походное снаряжение, распрощались с Мудулипадой и Мисрой и двинулись в путь. Но на рынок мы все же опоздали. Нам опять пришлось тянуть джип на себе, и на это ушло больше времени, чем мы рассчитывали. В Говиндапалли мы застали опустевшие рыночные ряды, между которыми паслись козы. И тут я вспомнила, что Будамудули говорил мне как-то о кузнеце из Говиндапалли, который делал по заказам бондо наконечники для стрел, ножи, топоры и еще какую-то мелочь. Решено было разыскать этого кузнеца. Тем более что там наверху, в разбойной Димрипаде, мне так и не удалось поговорить с местным камаром. Мы отправились к кузнецу. Говиндапалли оказалась довольно большой деревней, и мы долго блуждали по ее извилистым узким улочкам, спрашивая, как найти дом камара. Наконец мы оказались на самой окраине деревни. Небольшой домик кузнеца, обнесенный глинобитным забором, стоял в тени нескольких манговых деревьев. Мы миновали невысокие деревянные ворота и оказались в чисто подметенном дворе. Там никого не было, и только несколько кур с рассеянным видом бродили по плотно утрамбованной земле.

— Камар, а камар! — позвала я. Но никто не отозвался.

— Идемте в дом, — предложила Милада.

Мы осторожно постучали в дверь, и глухой голос ответил:

— Войдите.

Мы вошли. То, что случилось в следующий момент, было настолько неожиданным и странным, что мы даже растерялись и обе на какое-то мгновение лишились дара речи. Посредине небольшой полутемной комнаты стоял немолодой сутулый человек в темно-синей домотканой рубашке и набедренной повязке. Вдруг при виде нас он вскрикнул и закрыл лицо руками, а затем упал ничком на пол и уткнул лицо в ладони. Плечи его вздрагивали, и изо рта вылетали какие-то неясные звуки. Мы бросились к нему.

— Что случилось? — спросили мы в один голос. — Встаньте, пожалуйста, нам надо с вами поговорить.

Но человек продолжал лежать, и только один глаз сквозь пальцы зорко и быстро глянул на нас и тотчас же в страхе закрылся. Мы в недоумении топтались около кузнеца и не знали, что делать. Вдруг он тонким, молящим голосом запричитал:

— О богини! Пощадите! Я ничего плохого не сделал. Я всю жизнь честно работал.