Из современной английской новеллы

Доктор Скотт-Роу умер, мистер Моклер. Я знаю, что он умер, потому что на его месте здесь теперь другой человек — моложе, ниже ростом, и зовут его доктор Френдман. Он смотрит на нас, не мигая, и улыбается. Мисс Эчесон говорит, что он занимается гипнозом, это, по ее мнению, видно с первого взгляда.

Они все такие самоуверенные, мистер Моклер; они не приемлют ничего выходящего за рамки их белохалатного мира. Меня держат здесь в заточении, потому что я однажды видела духов. Мое содержание оплачивает человек, который прежде был моим мужем. Каждый месяц он выписывает чеки на покупку персиков — их ставят в мою комнату, — и на засахаренные каштаны, и на мясо с чесноком. "Самое главное — чтобы она чувствовала себя счастливой". Отчетливо представляю я себе, как дородный мужчина, который был когда-то моим мужем, произносит эти слова, прогуливаясь с доктором Скотт-Роу среди розовых кустов, по залитым солнцем газонам. В этом доме содержатся двадцать утративших душевный покой женщин — каждая в своей отдельной комнате; их нежат и балуют, потому что другие люди чувствуют свою перед ними вину. И, прогуливаясь по газонам, среди розовых кустов, мы перешептываемся друг с другом, удивляясь безумию тех, кто пошел на такие расходы, чтобы упрятать нас сюда, и еще большему безумию медиков: ведь не всякий утративший душевный покой — сумасшедший. Скажите, мистер Моклер, похоже разве, что это письмо написано умалишенной?

Сегодня я сказала мисс Эчесон, что доктор Скотт-Роу умер. Она ответила, что ей это известно. Теперь, сказала она, доктор Френдман с этой его улыбочкой и магнитофоном будет заниматься нами. Мисс Эчесон — пожилая дама, ровно вдвое старше меня: мне тридцать девять лет, а ей семьдесят восемь. Ее поместили сюда в 1913 году, за год до первой мировой войны, — ей тогда было восемнадцать лет. Мисс Эчесон стал являться святой Олаф Норвежский и является до сих пор. Эти видения приводили родственников мисс Эчесон в смущение, и поэтому в 1913 году они тихонечко сплавили ее сюда. Теперь уже никто никогда не навещает ее здесь — никто с 1927 года.

"Вам следует написать об этом", — сказала мне мисс Эчесон, когда я много лет назад рассказала ей, что меня упрятали сюда, потому что я видела духов, причем это были вполне реальные духи, поскольку Рейчелсы видели их тоже. Рейчелсы живут себе сейчас где-то в самых обычных условиях, однако в то время они едва не лишились рассудка от страха, а я ничуть не была испугана. Беда в том, говорит мисс Эчесон — и я вполне согласна с нею, — что в наши дни, если вы ничего не имеете против привидений, люди принимают вас за сумасшедшую.

Вчера мы с мисс Эчесон беседовали об этом, и она сказала: почему бы мне не сделать так, как делает Сара Крукэм? Она ведь тоже не больше сумасшедшая, чем я или мисс Эчесон; вся ее болезнь в том, что у нее разбито сердце.

"Вы должны все это описать", — сказала Саре мисс Эчесон в первый же день, когда Сару привезли сюда и она, бедняжка, плакала не осушая глаз. И Сара так и сделала — описала все и отправила свое письмо Э. Дж. Роусону, адрес которого она нашла в телефонном справочнике. Но мистер Роусон ни разу не приехал навестить ее, не приехал и другой человек, которому Сара Крукэм писала после. И Ваш адрес, мистер Моклер, я тоже узнала из телефонного справочника. Очень приятно, когда кто-нибудь приходит тебя проведать.

"Вы должны рассказать все с самого начала", — сказала мне мисс Эчесон, и я сейчас так и делаю. Случилось это довольно давно, в январе 1949 года, когда мне было пятнадцать лет. Мы жили в Ричмонде тогда: мои родители, мой брат Джордж и мои две сестры — Элис и Изабел. По воскресеньям после ленча мы обычно отправлялись все вместе на прогулку в Ричмонд-парк и брали с собой нашу собаку — далматского дога по кличке Рыжий. Я была самая старшая, за мной шла Элис — на два года меня младше, Джорджу было одиннадцать лет, а Изабел — восемь. Чудесны были эти прогулки и возвращение потом домой к воскресному чаю. Мне особенно запомнились осенние и зимние прогулки, уют горящего камина, горячие бисквиты, особые воскресные сандвичи и маленькие сдобные булочки, которые мы с Элис помогали делать каждое воскресное утро. Мы играли в "монополию" у камина, и Джордж всегда выбирал корабль, Анна — шляпу, Изабел — гоночную машину, мама — собаку, а мы с папой вместе — старый башмак. Я очень любила эту игру.

И наш дом я любила — дом номер 17 по Лорелай-авеню — обыкновенный пригородный домик, построенный в начале века, когда мисс Эчесон была еще совсем юной. У входа в холл, по обеим сторонам двери, были окна с цветными стеклышками, а в одном из окон на лестнице — витраж: Моисей в корзинке среди тростников. На рождество в доме бывало особенно чудесно, в холле ставили елку, а в сочельник, сколько я себя помню, всегда съезжались гости. Эти вечера живут в моей памяти по сей день. Взрослые обычно пили пунш, стоя вокруг елки, а ребятишки играли в прятки в верхних комнатах, и Джорджа никому не удавалось найти. Вот о Джордже-то и пойдет речь, мистер Моклер. И об Элис, конечно, и об Изабел.