Лилия Фонсека - Современная африканская новелла

— Не твою, так другую.

— Нет! Ведь это может повредить ребенку!

Хозяйка наклонилась через перила веранды к Накалуле и с улыбкой показала ей девочку.

— Видишь, какая девочка?

Но женщина отвернулась. Дона Александрина хотела обругать ее за это, но не смогла, так как не знала языка нгангела. Она родилась и выросла в семье мулатов в Луанде и там же вышла замуж за Фортунато. Поэтому ей пришлось позвать Камбуту:

— Объясни этой женщине, что она будет кормить малютку.

Камбута перевел. Накалула плюнула на землю и что-то сердито ответила.

— Что она говорит? — спросила дона Александрина.

— Говорит, что ее молоко — для ее сына…

— Ты слышишь, дорогая! — плаксиво воскликнула дона Аута, прижав к себе дочку.

Мурикэ, спавший за спиной у Накалулы, проснулся, и на его круглом личике лукаво блеснули глаза, будто черные бусины. Марикотас, та самая девочка, которая первая заметила с веранды пришедших, вертелась тут же.

— Какой хороший негритеночек! Можно взять его на руки?

— Сейчас же иди ко мне! — одернула ее дона Александрина.

Девочка сначала не послушала, но, увидев отца и дона Дуарте, вышедших на веранду, бросилась к ним. А дона Аута истерически зарыдала. Фортунато поздоровался с ней, потом поцеловал жену и дочь. Дуарте, узнав о причине слез, пожал плечами.

— Вы что, не знаете, как нужно обращаться с черномазыми? Хорошая трепка быстро заставит ее согласиться…

И они оба, Дуарте и Фортунато, пересекли широкую веранду и вошли в контору. Прежде чем заняться расчетами, Дуарте хотел сообщить Фортунато новость, которая не давала ему покоя.

— Я получил письмо… В Порто вспыхнул мятеж! [2] Имеется в виду восстание 1891 г. в Португалии.

Фортунато, развалившийся было в венской качалке, вскочил и спросил, вглядываясь в лицо Дуарте:

— Когда это случилось, Дуарте?

— Тридцать первого января, и наших разбили! Все пропало, один в тюрьме, остальным удалось бежать…

— А Жуан Шагас?

— Не знаю, брат не сообщает подробностей.

И он передал Фортунато письмо, пришедшее из Португалии. Тот стал с жадностью читать.

У них были общие «идеалы». Они вместе грабили страну. Дуарте скупал каучук, Фортунато совершал бесконечные набеги в леса и саванны в поисках живого товара. Но они не переставали считать себя республиканцами, борцами за свободу, поборниками добра и справедливости. Им казалось, что они все еще полны энтузиазма и благородных идей, как в юности, что они ничуть не изменились с тех пор, как судьба забросила их из Португалии на африканский берег. Они не сознавали даже, как очерствели за последние годы, как ограничены стали их требования свободы и справедливости только для белых!

Прочитав, Фортунато спросил:

— А что пишут лиссабонские газеты?

— С этой почтой я не получил ни одной.

— А в Луанде?

— Ничего! Местные газеты полны болтовни некоего Урбано де Кастро. Он выступает против торговли африканцами… Ему, видите ли, понадобились какие-то законы…

— Этого еще не хватало, да тут жить станет невозможно, если мы будем нянчиться с этими черными!

— Они совсем перестанут работать!

— Если их не припугнуть, они взбунтуются!

— Я хочу послать в газету протест! Вот посмотри, что я набросал…

Дуарте был ловким дельцом. Чтобы залучить к себе как можно больше поставщиков каучука, он расставлял своих людей на степных дорогах, далеко за чертой города, за островерхими хижинами африканцев. Прежде чем конкуренты Дуарте успевали войти в сделку с местными торговцами, его верные слуги уже гнали людей, груженных каучуком, прямо на его дворы.

А дворов в доме Дуарте было пять. Два чистых, хозяйских, и три черных — зловонных, заваленных гниющими объедками и следами пребывания многих сотен людей. Сюда стекался каучук из самых отдаленных уголков Анголы.

Самыми расторопными слугами считались Ожаба и Котоньо. Они наблюдали за порядком на трех грязных дворах и ухаживали за банановыми деревьями. А за двумя хозяйскими дворами с кухнями, прачечными, купальнями, помещениями для слуг, курятниками, крольчатниками и прочими службами смотрел Канивете.

Здесь в расписных кадках цвела кроваво-красная сальвия, а по стене, отделяющей хозяйские дворы от других, пышно вились белые розы.

В эту ночь на город обрушился тропический ливень и размыл во многих местах глинобитные дома и ограды.

На заднем дворе рухнула часть стены. Хозяева проснулись на рассвете и с тревогой осматривали промоины.