Егор Радов: Мандустра

— Эй, эй, Славик, Славик! Ты как здесь оказался? — засуетилась Галина Петровна. — Встань, простудишься!

Подросток поднял вверх печальные глаза. На лице росла большая белая старческая борода.

— Христос Триждывеликий, — сказал он назидательным тоном, — завещал нам сидеть.

Словно током ударили Галину Петровну — ужас, ужас!

Она закрыла глаза, прошептав: «Заколдовали его, бедного», а вслух сказала:

— Я некрещеная.

— Правильно, — ответил кто-то.

Галина Петровна открыла глаза — ее внук исчез, должно быть, привиделся. Она успокоено вздохнула. Но все другое осталось. И здание, и унылая роща, и асфальтовая дорожка, и порывы ветра. И все-таки нужно где-то ночевать. Завтра взойдет солнце, будет новый день, тогда-то все и прояснится.

Галине Петровне становилось все холоднее и холоднее.

«Черт возьми! — подумала она. — Хоть бы эту дверь открыли! Безобразие!»

Она начала стучать. Все сильнее и сильнее. Потом ее охватила злость. И вот она стучит и стучит в запертую дверь, за которой, может быть, свет, хотя замок и висит снаружи; она стучит уже ногами и кричит уже непонятно кому, плача от обиды, одиночества и негодования:

— Да что же это такое! Да есть там кто-нибудь внутри?! Да когда же я уже выберусь отсюда?!

И бесстрастный голос отвечает ей:

— Никогда. Это ад.

— Да, конечно, я всего лишь слабая женщина, и вы можете меня не слушать, можете не обращать на меня внимания, конечно, я ничего не могу поделать, я ведь только слабая женщина…

Тогда встал Йонас, который был самым младшим из нас, и сказал:

— Мужики! Я больше не могу.

А она все говорила:

— Я не знаю, как это все получилось, я лишь слабая женщина, а вы можете делать со мной что хотите, я лишь слабая женщина, но я прошу вас, я требую, наконец этого требует элементарная порядочность. Я, конечно, не могу вам приказывать, ведь я только слабая женщина, но я знаю, я верю, что вы…

Тогда опять встал Йонас, который был самым младшим из нас, и сказал:

— Мужики! Я больше не могу.

— …вы, конечно, можете надо мной издеваться, делать, что захотите, ведь я лишь слабая женщина, но я знаю, я верю, что вы не такие, что…

Тут опять встал Йонас, который был самым младшим из нас, и сказал:

— Мужики! Я больше не могу.

А Повилас, который сидел рядом со мной, сказал:

— Свяжите его и бросьте в подвал.

Тогда мы Йонаса, который был самым младшим из нас, связали и бросили в подвал, а Повилас, который сидел рядом со мной, сказал:

— Пошли, ребята, обедать.

Пообедав, мы вытащили из подвала Йонаса, который был самым младшим из нас, завалили подвал землей, а Повилас все заровнял бульдозером.

В октябре там уже желтел овес.

Он жил с ней в пустой квартире. Ложась спать, они укрывались одним красным одеялом, которое постепенно сползало то в одну, то в другую сторону. Они бешено занимались любовью — это вошло в привычку — и почти уже не замечали друг друга и чувствовали, что существует просто один организм из них и нечего стесняться самого себя. Он привык к ее белому телу под боком, и утром, когда просыпался, видел ее заспанные глаза, слышал сиплое дыхание, и было жарко, а за окном было влажное солнце.

Но жизнь была чем-то эксцентричным в каждом своем мгновении или, по крайней мере, казалась такой. В итоге ничего не было серьезного — он уединился с ней, как в крепости, ему было неплохо, он привык встречать каждое утро новый день.

И он решил купить себе минетного кота. Говорили, что это дорогое и хорошо выученное животное.

Ему предложили двоих, на выбор. Каждого подняли за шкирку.

Один из них был пышный, черно-рыже-белый; он лениво помахивал хвостом и покровительственно улыбался. Презрительно посмотрел этот кот зелеными мудрыми глазами на него. И он не стал его покупать, хотя хозяин говорил, что у кота пятилетняя практика.

Кот важно подбоченился, когда услышал про себя хорошие слова, шерсть встала дыбом. Кот улыбнулся большим беззубым ртом, который, казалось, мог вместить человека, чтобы ему там было хорошо.

Но он не стал покупать этого прожженного кота, потому что чем-то он был похож на потрепанную шлюху, хотя внешне выглядел, конечно, королевской куртизанкой. Все же он был очень телесным, даже комфортабельным, как подставка для ног: отсутствовала в нем душевная светящаяся сила. Кот был большим снобом, и вы чувствовали бы себя неловко в его обществе, когда он смотрел бы на вас хитрыми опытными глазами, ломая кайф.