Ирвин Шоу - Скала закона

— Я не хочу об этом слышать. За всю жизнь меня никогда так не оскорбляли! Парень отступил на шаг и широко развел руками.

— Я его оскорбил! — Он повернулся к Фицсиммонсу.— Вы слышали, чтобы я оскорбил этого типа?

— Клод! — сказала Элен.— Мы что, будем торчать здесь весь вечер?

— Этот человек подходит и бьет меня по лицу,— сказал таксист.— Он думает, что все можно уладить за пять долларов.

— Слушай, сколько, по-твоему, стоит зуботычина? — снова заволновался парень в шляпе.— За кого ты себя принимаешь, за Джо Луиса?

— Хоть бы и десять тысяч.— Таксист старался оставаться спокойным.— И двадцать. Задета моя честь.

— Его честь! — пробормотал молодой человек.— Господи...

— Что вы намерены делать? — спросил Фицсиммонс, чувствуя, как на заднем сиденье такси распаляется Элен.

— Я хотел бы отвести его в полицейский участок и возбудить уголовное дело,— ответил таксист.— Если бы вы могли пойти со мной... Как вы на это смотрите?

— Да скажите вы ему, что лучше обойтись без фараонов! — взорвался молодой человек.— Можете вы объяснить этому ублюдку?

— Клод! — позвала Элен.

— Решайте сами,— сказал Фицсиммонс. Ему на какое-то мгновение показалось, что таксист вдруг передумал и что, может быть, не придется больше терять время.— Поступайте, как считаете нужным.

На морщинистом лице таксиста появилась неожиданная, совсем детская улыбка.

— Большое спасибо,— сказал он.— Я рад, что вы меня понимаете. Фицсиммонс вздохнул.

— Ты меня чокнутым сделаешь! — закричал молодой человек.— С тобой невозможно говорить!

— С вами,— холодно ответил таксист,— я буду говорить только в суде. Это мое последнее слово...

Парень стоял, тяжело дыша и сжимая кулаки, его шляпа матово светилась в лучах уличного фонаря.

Тут из-за угла как раз и показался полицейский. Он шел медленно и размеренно, то и дело поглядывая на девушку на другой стороне улицы.

Фицсиммонс бросился к нему.

— Сержант, тут есть для вас работа. Полицейский с сожалением отвел глаза от ног девушки, вздохнул и не спеша направился к месту аварии.

— Кто ты такой? — добивался от таксиста разъяренный парень, когда подошли Фицсиммонс и полицейский.— Американцы так себя не ведут.

— Да, я эмигрант,— ответил таксист.— Но я живу в Америке уже двадцать пять лет, у меня американский паспорт, и я знаю свои гражданские права.

— Угу,— в отчаянии закатил глаза молодой человек в шляпе.— Угу...

На пути к участку таксист вел машину медленно и осторожно, хотя его руки сильно дрожали. Полицейский ехал в «форде». У табачной лавки «форд» притормозил, парень в шляпе выскочил из машины, вбежал в будку телефона-автомата и куда-то позвонил.

— Три месяца,— возмущалась Элен,— я потратила на то, чтобы Адель Лаури пригласила нас на обед. Наконец все улажено. Надо позвонить туда и пригласить всю компанию в суд.

Мы едем не в суд,— терпеливо объяснял ей Фицсиммонс,— а в полицей­ский участок. По-моему, не стоит так волноваться. В конце концов, бедняге Леопольду не к кому больше обратиться.

— Леопольд! — сказала Элен.— Ну и имечко! Леопольд!

Такси остановилось перед участком, во­дитель распахнул дверцу. Тут же подъ­ехал «форд», и они все вместе вошли внутрь.

У стола дежурного лейтенанта сидели несколько человек. Шумная блондинка показывала на удрученного вида мужчи­ну с длинными усами и повторяла, что он трижды в течение вечера замахнулся на нее бейсбольной битой. Своей очере­ди ждали двое негров с забинтованными головами.

— Придется подождать,— заявил поли­цейский.

— О господи! — сказала Элен.

— Ты могла бы позвонить Адели,— тихо сказал Фицсиммонс,— чтобы нас не ждали...

Элен мрачно протянула руку за монет­ками.

— Мне очень жаль,— обеспокоенно об­ратился к ним Леопольд,— я нарушил ваши планы на вечер.

— Ничего, ничего,— успокоил его Фиц­симмонс, ища по карманам мелочь. Элен пошла к выходу по грязному, усе­янному окурками коридору, брезгливо приподняв длинное вечернее платье. Фицсиммонс задумчиво смотрел ей вслед.

— Я устал,— сказал Леопольд.— С ва­шего разрешения я присяду.

Он уселся прямо на пол, и на его обвет­ренном лице, измученном непогодой и придирками полицейских транспортной службы, появилась жалкая, виноватая улыбка. Фицсиммонсу вдруг захотелось заплакать, когда он смотрел на этого старика, сидящего у стены, среди плев­ков и окурков, с кепкой в руках, с копной спутанных седых волос, напоминающих прическу какого-нибудь знаменитого музыканта и так не подходящих к устало­му, изможденному лицу нью-йоркского таксиста.