Фернандо Намора - Накануне шел дождь. Саботаж

Это утро, как я уже сказал, стояло холодное, хотя резкого, обычно дующего из Испании ветра не было. И все же холод заставил меня спрятать руки в карманы тулупа и, постукивая нога об ногу, ходить вокруг спуска в шахту. Потом я тоже решил воспользоваться теплом барака. Когда я вошел, находившиеся там пристально, с испугом посмотрели на меня. Я понял, что причиной было жесткое выражение моего лица. В этот самый момент я увидел рядом с собой Кандоласа. Он панибратски положил мне руку на плечо и твердо сказал:

— Бросьте, патрон. Это обычный саботаж…

Мне не нравился Кандолас. Рудник, по сути дела, напоминал сточную канаву: здесь можно было встретить кого угодно. И голодного крестьянина, сбежавшего из-за низких заработков на ферме в надежде, что эта работа окажется хорошо оплачиваемой, и оставшегося без средств к существованию актера, который пришел сюда, обегав все городские и провинциальные конторы, и обедневшего сеньора, не желающего унижаться, прося милостыню, и даже деклассированные элементы. Здесь были и бродяги и убийцы. Кандолас принадлежал как раз к этой последней категории. По меньшей мере это был законченный бродяга. Я прилагал все усилия, чтобы рудник жил единой, дружной, большой семьей, не допускал несправедливости, подобострастия и жульничества за счет простодушных. Каждому свой хлеб и право чувствовать себя человеком. Именно потому, что я вел себя естественнее и проще, чем мои коллеги, и предпочитал коротать долгие вечера в обществе проходчиков и других рабочих, а не в кругу технического персонала, который собирался, как правило, на попойки в своей комнате, где играло радио, а может, почему-либо еще шахтеры уважали меня. И все-таки панибратское отношение Кандоласа, хотя с подобного рода людьми я старался держаться строго, коробило меня. Однако все отребье рудника одобряло его весьма сомнительное расположение ко мне, к изумлению деревенских парней, говоря: «Инженер Роша — свой!»

Я считался «своим». И работяги почтительно кланялись мне, не пытаясь разгадать эту загадку или, наоборот, надеясь, что и им выпадет счастье вступить в это таинственное братство.

Я ничего не ответил Кандоласу. Тем временем сторож, нацепив на длинную вилку хороший кусок свиного сала, отправил его в огонь. От жара в печи сало съежилось, как картон, и по вилке побежал, пачкая руки, жир.

— Сало — это лучшее, что я знаю в жизни, — сказал сторож.

— Только потому, что не знаешь ничего другого! — бросил кто-то.

Все улыбнулись шутке товарища. Я же, глядя на огонь и продолжая думать о том, что происходило за пределами барака, в шахте, никак не реагировал.

— Послушайте, на вашем месте, — снова заговорил Кандолас, — я не обращал бы внимания…

Он говорил медленно, то и дело вставляя смешно звучащие для нас, португальцев, испанские слова и растягивая гласные.

Я не нашелся что ему ответить, а он, видя мое нежелание разговаривать с ним, тут же оставил меня в покое.

Мне было хорошо в бараке: запах человеческого пота, кофейный аромат и жареное сало создавали приятную умиротворяющую атмосферу. Я принялся смаковать маленькими глотками кофе, чувствуя, как постепенно мною овладевает усталость. Но я не мог позволить себе расслабиться, нужно было действовать: я встряхнулся, встал и пошел к двери. Кандолас стоял там и, прислонившись к косяку окна, курил. Он явно ждал меня и, когда я подошел поближе, заговорщически шепнул, как бы продолжая начатый разговор:

— Bueno [1] Хорошо (исп.). . Я знаю, вы свой. Мы вынуждены саботировать. Нельзя забывать, что работаем на немцев, на нацистов. Многие уже догадываются и начинают возмущаться, считая, что прежде всего виноваты мы сами. Bueno, патрон…

Я знал, что Кандолас был хитер, сообразителен и немало повидал в жизни. И если бы не его задиристость и отлынивание от работы, он был бы даже для меня интересен. Но Кандолас все время хвастался, что пропивает зарплату и развращает девиц, которые приходят из близлежащих деревень, чтобы получить работу на обогатительной. Доходили до меня слухи и о кражах.

Я смело взглянул в его большие и, надо сказать, добрые глаза, воспаленное, припухшее лицо и опять ничего не ответил; однако слова Кандоласа стряхнули мою сонливость и заставили задуматься. Я вернулся в барак, чтобы осмыслить услышанное. Что правда, то правда: мы работали здесь, чтобы создавалось ненавистное всем оружие, оружие для боен, ненавистные силы подавления. Что говорить, это, конечно, не стоило и секунды, проведенной нами без сна, не стоило нашего нервного напряжения, не стоило такой безумной затраты сил.