Ана Бландиана - Рыцарь Фуртунэ и оруженосец Додицою

Когда я проснусь на рассвете, в зале ожидания все еще будут спать. Ноги у меня затекут, обмороженный палец будет гореть еще сильнее, и мне придет в голову, что неплохо было бы размяться.

Разбуженный топотом моих башмаков, липованин откроет глаза, посмотрит на меня и закурит сигарету. Я подойду к нему и попрошу прикурить.

— Не знаешь, который теперь час? — спросит он у меня.

— Почти шесть, — отвечу я, жадно затягиваясь чуть отсыревшей сигаретой.

— Далеко едешь?

— В сторону Л.

— Отпуск?

— Отпуск.

— В такую погоду хуже нет ехать.

— Так вышло.

Он долго еще будет разглядывать меня чуть заспанными глазами.

— Знаешь, сегодня ночью здесь был волк.

Я ничего не отвечу. Это известие совсем не тронет меня.

— Он, видно, был голодный, всю ночь выл около вокзала.

Я подойду к печке, чтобы отогреть онемевшие пальцы. Она окажется холодной.

— А эти там… — снова заговорит липованин, указывая на старуху, спящую на скамье в глубине зала ожидания, и мужчины в грязном тулупе, растянувшегося чуть подальше на полу.

— Этот возвращается из тюрьмы. Она недалеко от нашей деревни… два с половиной года отсидел.

Меня не тронут слова липованина. И он это почувствует, но уж очень ему будет хотеться поговорить.

— Выпей глоток. Это хорошо утром, натощак.

Он протянет мне бутылку с зеленоватой жидкостью, и я хлебну из нее. Проглочу, и меня словно что-то прожжет.

— Что это за чертовщина?

— Спирт. Очищенный спирт. Хорошая вещь, согревает.

Необычное тепло разольется по моему телу. У меня заболит голова. И мне захочется выйти на улицу, на воздух.

— Постой, не выходи, посмотрим, может быть, эта проклятая животина все еще здесь.

Он встанет, подойдет ко мне и остановится против двери.

— Они ни за что не уйдут, если голодны. Будут стоять и ждать, пока с ума не спятят от голодухи.

Он откроет дверь и выйдет наружу. Я неохотно последую за ним.

— Так и есть, видишь, он там.

Вытянув руку, он укажет вправо от нас, в конец платформы.

Мне покажется, что волк спит с открытыми глазами, холодно и насмешливо поблескивающими в молочном тумане.

— Он, видно, спит, — скажет липованин. — А может, помер, кто его знает.

Он подденет сапогом камень, потом нагнется и поднимет. Бросит его в ту сторону. Камень попадет волку в живот. Послышится сухой звук, похожий на приглушенный вскрик.

— Видать, помер. От голода. Или холода.

И, охваченный внезапной радостью, направится к волку.

— Подойди посмотри. Помер!

Я тоже подойду, привлеченный, главным образом, неподвижным, безжизненным взглядом. Лужица слюны застыла около оскаленной пасти зверя.

— Он, видно, был старый, очень старый.

В дверях зала ожидания появится еще один человек — тот, что вышел из тюрьмы.

— Умер? — спросит он и, сплюнув несколько раз, подойдет к нам.

— Умер… недавно, может, сейчас на заре, он еще теплый, — скажет липованин, проводя рукой по впалому брюху волка.

— И… что мы теперь с ним будем делать? — спрошу я, чтобы что-нибудь сказать.

— Что делать? Бросим его ко всем чертям в Дунай, — ответит липованин. — Пусть вода унесет его куда-нибудь.

Он нагнется. Ухватив волка за ногу, поволочет к воде. Бывший заключенный возьмет зверя за другую ногу. Они подтащат его к реке.

— Подожди бросать, — скажет липованин.

Нагнется снова и вырвет клок шерсти из волчьей шкуры. Вынет платок и, завернув в него шерсть, спрячет обратно в карман.

— Волчья шерсть — к добру. Старики говорят, что она хороша для ворожбы. Если человек одинок, его заговаривают волчьей шерстью, и одиночество проходит. Так говорят старики, — чуть смущенно улыбнется липованин. — А ты не возьмешь? — повернется он к бывшему заключенному.

— А что я буду с ней делать? Итак…

— Возьми, не будь… ты даже не представляешь, как она может тебе когда-нибудь пригодиться.

Бывший заключенный тоже нагнется, вырвет клочок шерсти и завернет в обрывок газеты.

— Ладно уж, коли так полагается.

— А ты не возьмешь, солдат? — спросит меня липованин. — Мертвого волка не каждый день встретишь.

Я недоверчиво улыбнусь: «Чего ради?»

— Возьми, парень, таков обычай и… что тебе сделается… так… на память…

Я неохотно наклонюсь. Захватив пальцами несколько волосков серой шерсти, резко дерну.

И мне померещится, будто на меня враждебно, со злобной усмешкой глядят неподвижные, с металлическим блеском глаза.

Я ударю ботинком по волчьей морде.

— Ну его к черту. Уже светает.