Иван Шмелев: Лето Господне

Анна Ивановна говорит жалостно, как у постельки:

– Как хорошо случилось-то!.. папашенька на другой День Ангела отошел, а нонче мамашенька именинница, пироги приносят для поздравления... а мы папашеньку хороним. А погляди-ка на улицу, сколько можжевельвичку насыпано, камушков не видать, мягко, тихо... А-а, вон ка-ак... не отмирает, бессме-ртный... во-он что-о. Все-то ты знаешь, умница моя... и душенька бессмертная! Верно, брссмертная. А, слышь?.. никак уж благовестят?..

Зимние рамы еще не вставили, – или их выставили в зале? Слышен унылый благовест – бо-ом... бо-о-омм... будто это Чистый Понедельник, будто к вечерням это: “помни... по-мни-и...”

– А это, значит, отпевание кончилось, это из церкви вынесли... – шепчет Анна Ивановна. – Крестись, милюньчик... сла-денький ты мой, у-мница... крестись-помолись за упокой души папеньки... – и сама крестится.

И я крещусь, молюсь за упокой души...

– Ручоночки-то зазябли как, посинели... и губеночка-то дрожит... мальчо-ночек ты мой неутешный... у, сладенький!..

Анна Ивановна нежно меня целует, и так хорошо от этого.

– Сейчас, милый, и к дому поднесут, литию петь, проститься. Ты и простишься, через окошечко. А потом в Донской монастырь, на кладбище...

Сильный дождь, струйки текут по стеклам, так и хлещет-стегает ветром. Холодно от окошка даже.. Что-то, вдруг, сзади – хлоп!.. как испугало!..

Я оглядываюсь – и вижу: это официант откупоривает бутылки, “ланинскую”. Под иконой “Всех Праздников” – низенький столик, под белоснежной скатертью, на нем большие сияющие подносы, уставленные хрустальными стаканчиками. Сам Фирсанов разливает фруктовую “ланинскую”. Разноцветные все теперь стаканчики, – золотистые, оранжевые, малиновые, темного вина... – все в жемчужных пузырьчиках... Слышно, как шепчутся, от газа. Это что же? Почему теперь такое?.. будто под Новый Год.

– А это, сударь, тризна называется... – говорит Фирсанов. – Это для красоты так, загодя... повеселей поминающим, а потом и еще наполним, в нос будет ударять-с!.. а это для красоты глазам, зараньше. Три-зна. За упокой души новопредставленного будут испивать тризну , поминать впоследок-с. Спокон веку положено, чтобы тризна . Батюшка благословит-освятит, после помяновенного обеда, после блинков, как “вечную память” о. протодьякон возгласит.

– Гляди, гляди... подносят... – шепчет Анна Ивановна, – смотри, голубок, крестись... на-ро-ду-то, народу!...

Я смотрю, крещусь. Улица черна народом. Серебряный гроб, с крестом белого глазета, зеленый венок, “лавровый”, в листьях, обернутый белой лентой... Там – он – отец мой... Я знаю: это последнее прощанье, прощенье с родимым домом, со всем, что было ... Гроб держат на холстинных полотенцах, низко, совсем к земле, – Горкин, Василь-Василич, дядя Егор, крестный, Сергей, Антон Кудрявый... – без картузов, с мокрыми головами от дождя. Много серебряных священников. Поют невидные певчие. Льет дождь, ветер ерошит листья на венке, мотает ленты. Поют – через стекла слышно

Ве-э-эчна-а-я-а па-а-а...

......... а-а-ать – ве-чная-а...

– Крестись, простись с папашенькой... – шепчет Анна Ивановна.

Я крещусь, шепчу... Гроб поднимают, вдвигают под высокий балдахин, с перьями наверху. Кони, в черных покровах, едва ступают, черный народ теснится, совсем можжевельника не видно, ни камушка, – черное, черное одно... и уж ничего не видно от проливного дождя....

Слышу —

...Свя-ты-ый. Без-сме-э-эртный.

По-ми–и–уй...

На–а–ас...

Март, 1934 Февраль 1944

Париж.