Коллектив авторов - Средневековая Европа. Восток и Запад

В немецких материалах пока не удается обнаружить указаний на сходные правила в дипломатическом обиходе Священной Римской империи. Поэтому не исключено, что императорская сторона могла вообще не подозревать о наличии такого поля для церемониального соревнования, на котором, по мнению московских послов, им удалось одержать одну за другой шесть блестящих побед [619]. Настойчивое внимание представителей Ивана Грозного к тому месту, на котором им предложили высадиться из кареты, и упорство, с которым они отстаивали тем самым честь своего государя (сумев-таки ее отстоять без всяких компромиссов), могли остаться для габсбургских придворных совершенно непонятными в семантическом плане. Или они были осведомлены о системе ценностей у своего перспективного союзника и готовы были подыгрывать его представителям? Тем более что, например, Сигизмунд фон Герберштейн в свое время все же разобрался в тонкостях московского церемониала и описал их [620].

Тем не менее его наблюдения, похоже, остались неизвестны последующим поколениям габсбургских дипломатов. Иначе послы Максимилиана II, наверное, вели бы себя иначе всего несколькими месяцами ранее, в январе 1576 г., в Можайске, где Иван IV их принимал. Как перед первой, особенно торжественной, аудиенцией 24 января, так и перед двумя последующими имперцам приходилось выходить из саней у государева двора перед церковью Успения, «на площади против государевых ворот» [621]. Иными словами, их не пустили даже заехать во двор резиденции, а не то что приблизиться к ее крыльцу. Но вместо того чтобы бороться за права и честь своего государя, имперские послы, похоже, даже не заметили возникшей проблемы и не упомянули ее ни словом в записках о поездке к московскому царю [622].

Определенные различия в восприятии действительности можно, похоже, выявить при сравнении немецкого и русских описаний первого же приема московитов при императорском дворе, состоявшегося 16 июля. (Именно к этому дню относится знаменитая гравюра на плакате, отпечатанном в Праге.) В печатном «Новом известии», подготовленном, возможно, при императорской канцелярии [623], подчеркивается, что Максимилиан II принял московитов без особой торжественности: аудиенция считалась не публичной, а частной, круг участников был узок, император облачился в будничное платье [624](рис. 2). На приветствие московитов он реагировал точно, но сдержанно [625], в то время как они ему, напротив, выказывали большие почести. Все сообщение построено настолько асимметрично, что читавшие его легко могли ощутить превосходство Максимилиана над московским царем в лице его представителей.

Рис. 2. Η. Нёфшатель. Портрет императора Максимилиана II. 1566 г.

Само собой разумеется, что такая идея начисто отсутствует в московских отчетах. Зато авторы (или один и тот же автор) обоих статейных списков в одинаковом – скорее меланхоличном, нежели возмущенном – тоне не уставали перечислять церемониальные ошибки, допущенные имперской стороной как на этом приеме, так и на всех последующих. Так, никто почему-то не встречал послов у крыльца. Когда же они поднялись по лестнице, наверху их тоже никто не приветствовал. Никого не было и в первой комнате, куда они прошли. Только во второй их встретил высокопоставленный придворный, но не проронил при этом ни единого слова [626]. Правда, он хотя бы сопроводил прибывших до маленькой комнаты, в которой император восседал на кресле и под балдахином, но опять-таки никто не удосужился представить послов государю [627]. Все это послы отмечали, надо полагать, с некоторым недоумением, но протест не высказывали. И лишь когда император, произнеся положенные формулы приветствия, повелел послам сесть (скамеечки, приготовленные послам, стояли, к счастью, правильно: на том же ковре, на котором стояло и кресло Максимилиана), терпению их пришел конец.

Они спросили Даниэля Принца, вместе с которым приехали из Московии и который теперь выступал в роли не только их «куратора», но и императорского переводчика, почему же государь не позвал послов к руке? Принц ответил, что это случилось лишь потому, что император о поцелуе запамятовал, и тут же уладил досадное недоразумение [628]. Такая неловкость осталась совершенно незамеченной в «Новом известии». Из беглого упоминания о рукоцеловании в немецком рассказе читатель должен вынести впечатление, что данный эпизод, как и весь прием, прошел без сучка без задоринки [629].